Русский прозаик, религиозный философ, мыслитель, литературный критик и публицист. Родился в Костромской губернии (город Ветлуга) 20 апреля 1856 года в семье лесничего.

Детство Василия Васильевича прошло в глубокой бедности, он рано осиротел. Живя на содержании у своего старшего брата, он окончил нижегородскую гимназию и поступил в Московский университет на филологический факультет.

В 1880 году Розанов окончил университет и до 1893 года работал учителем географии и истории в гимназиях Ельца, Брянска и города Белого (Смоленская губерния). Однако учительская среда была чуждой и враждебной Василию Васильевичу, преподавание для него было бременем, мешавшим писательскому делу, задатки к которому стали проявляться ещё в годы учёбы в университете.

Согласно его автобиографии, написанной в 1890 году, главным импульсом развития писательских способностей стали сочинения Д. И. Писарева, Д. С. Милля, Н. А. Добролюбова, а также западноевропейских писателей-материалистов. В подобном русле создана первая статья Василия Васильевича «Исследование идеи счастья как верховного начала человеческой жизни». Она была отвергнута в 1881 году журналом «Русская мысль», мотивацией этого стал «тяжёлый слог» статьи.

Далее последовала публикация «Об основаниях теории поведения», которая была удостоена академической премии университета и явилась началом «сплошного рассуждения на сорок печатных листов», именуемым «О понимании; опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания», и вышедшим в 1886 году в Москве. Это «небольшое исследование» совершенно не имело резонанса в научных и философских кругах, так как, по всей видимости, было принято за дилетантское умствование, что объяснялось предложением в нём подробного пересмотра познавательной деятельности в виде совокупного интеллектуального переживания.

Философские устремления писателя со временем сменялись религиозными, об этом говорят его статьи «Органический процесс и механическая причинность», «Место христианства в истории», «Отречение дарвиниста» (против профессора Тимирязева К. А.), «Красоты в природе и её смысл», «Цель человеческой жизни», написанные в период с 1889 по 1894 годы и насыщенные полемикой. Эти работы не сделали Розанова философом, но помогли в знакомстве с К. Н. Леонтьевым и Н. Н. Страховым, которые, в свою очередь, открыли ему путь в консервативную журналистику - писатель стал одним из главных авторов «Русского обозрения» - образованного в 1890 году журнала, издававшегося лично Александром III в сопровождении К. П. Победоносцева.

Что касается публицистического творчества Розанова 90-х годов 19 века, то его он называл «Катковско-Леонтьевским периодом». Он регулярно писал статьи в «Биржевые ведомости», «Русский вестник», «Вопросы философии и психологии», «Московские ведомости» и особенно в газете «Новое время», которая принадлежала А. С. Суворину. В 1898 году писатель стал её штатным сотрудником. До этого он несколько лет был чиновником - служил в Центральном управлении государственного контроля. Эта работа была ему в тягость.

В начале 1900-х Розанов уже был ярким и плодовитым консервативным журналистом. Большинство его статей данного периода собрано в сборниках «Природа и история», «Сумерки просвещения», «Литературные очерки» и «Религия и культура». В «Сумерках просвещения» писатель обличает российское школьное образование.

Главным же и наиболее известным его произведением стала «Легенда о Великом Инквизиторе Фёдора Михайловича Достоевского», опубликованная в «Русском вестнике» в 1891 году и вышедшая в нескольких различных изданиях. Личность и творчество Достоевского сначала привлекали Розанова, этот факт определил как репутацию критика, так и его личную судьбу: Василий Васильевич женился на А. П. Сусловой (1839-1918), бывшей любовнице Достоевского, с целью лучше понять мировоззрение любимого писателя. Суслова же изуродовала жизнь Розанова, бросив его и не дав ему развода, посему второй брак писателя, несмотря на то, что был счастливым, был для государства и церкви незаконным, отсюда - все вытекающие прискорбные последствия. Легенда же дала начало рассмотрению религиозных моментов творчества Достоевского, несмотря на то, что речь в ней идёт не о самих произведениях, а о процессе восприятия их содержания (о формирующем мировоззрение «понимании» литературы). Как и в прочих литературных статьях Василия Васильевича, начиная с громкого цикла «Старое и новое», выпущенного в 1892 году, где мотивируется отказ от так называемого «наследства 60-70 годов».

Мировоззрение Розанова к началу 1900-х годов уже сформировалось, его религиозные понятия были предрешены и расширялись тематически, при этом, не имея пределов. Но этому «пониманию», как он считал, не хватало органичности для соединения быта и мышления. Быт укрепляли семейные узы, и олицетворяла стихия пола. Такими соображениями и размышлениями Розанова, даже часто спонтанными, были насыщены его статьи, которые были собраны им в двухтомник «Семейный вопрос в России» - 1905 года, и книге «В мире неясного и нерешённого», которая вышла примерно к 1904 году двумя изданиями.

Его тягостная семейная ситуация, сожительство, которое по понятиям церкви считается блудом, послужили усердному размышлению о роли и значении российской церковности, которое было отражено в двухтомнике «Около церковных стен» - 1907 года. В книгах «Темный лик» - 1911 года и «Люди лунного света» - 1912 года выражаются попытки окончательного обобщения проблем религии, где в сексуальном плане оценивается и проявляется «метафизика христианства», христианская религия называется необоснованной с точки зрения построения обыденной жизни. Но всё же незаконно называть Розанова антихристианином, как именовал его Д.С.Мережковский.

Необходимо учитывать его намеренную тягу к крайностям и своеобразную двойственность его мышления. Розанову удавалось одновременно быть знаменитым юдофобом и юдофилом. Он считал необходимым и возможным освещать с разных взглядов события революции 1905-1907 гг., представляясь в «Новом времени» под собственной фамилией как черносотенец и монархист. Используя псевдоним «В. Варварин», он отражал в иных изданиях народническую, социально-демократическую, леволиберальную точку зрения.

Пик творчества Розанова отразился в сочинениях необычного жанра, которому не дашь строгого определения, вместе с тем ускоренного в его деятельности журналистской, которая постоянно предлагала выразительную и свободную реакцию на злобу дня, и нацеленного на настольную книгу «Дневник писателя Достоевского» Розанова.

В сочинениях «Опавшие листья» - 1913 - 1914 гг., «Смертное» - 1913 год, «Уединённое» - 1912 год и планирующихся сборниках «После Сахарны», «В Сахарне», «Последние листья» и «Мимолётное» - Розанов старается показать процесс понимания религии в его скрупулезности и многосложности, яркой мимики речи, процесс, который соединён с обыденностью жизни и оказывает содействие на мыслительное самоопределение.

Такой жанр стал более адекватным для мыслей Розанова, которые всегда стремились быть переживанием. Последнее произведение Розанова стало тому подтверждением - в нём была попытка обдумать и очеловечить революционное бедствие истории России и его всеобъемлющий отголосок, тем самым, обретая испытанную опытом жанровую форму.

Произведение Розанова «Апокалипсис нашего времени» было опубликовано 2000-м тиражом в России с 1917 года и по октябрь 1918 года, всего 10 выпусков. Этот реквием по государству России и культуре русского народа изначально задумывался как периодическое издание различных статей на религиозные, общекультурные и политические темы под общим заголовком «Троицкие березки». Жанр себя оправдал. «Апокалипсис» стал редчайшим и драгоценным художественно-историческим доказательством мыслителя и очевидца, погребённого под рухнувшими обломками империи.

Метафизика пола стала главной философской темой в произведениях зрелого Розанова. В одном из писем 1892 года он выражает собственное понимание пола, говоря, что пол в человеке не является функцией или органом, физиологией или мясом, но зиждительным лицом, он не постижим и не определим для разума человека, но он есть, и от него и из него - всё сущее. Непостижимость пола совсем не говорит о его ирреальности. Наоборот, пол, по Розанову, это самое реальное в мире и является неразгаданной загадкой в той мере, в которой закрыт для разума человека смысл бытия. Писатель называл загадку бытия загадкой рождающегося бытия, то есть загадкой зарождающегося пола.

В метафизике Розанова человек, который един в душевной и телесной жизни, имеет связь с Логосом, которая имеет место не сфере универсального разума, но в сфере «ночной», самой интимной - в области половой любви. Пренебрежение в области метафизики родовой жизнью, в истории русской и европейской мысли, представленное многими известными именами, Розанов не принимал. Например, певец Вечной Женственности, философ-платоник Владимир Соловьёв сравнивал продолжение человеческого рода с нескончаемой вереницей смертей. Розанов, напротив, каждое рождение человека называл чудом, считая, что этот процесс является раскрытием связи миров земного и трансцендентного.

Для Розанова бытие - это любовь, рождение, семья, и он мог вести речь о половой любви и её «онтологии». Розановская апологетика телесности и отказ видеть в половой любви и теле нечто пошлое и постыдное, значительно более спиритуалистичны, нежели натуралистичны. Розанов, делая акцент на духовную направленность в своей философии, говорил, что нет в нас ни волоса, ни капли крови, ни ногтя, которые не содержали бы духовное начало в себе, также утверждал, что пол выходит за рамки естества, он как естественен, так и сверхъестественен.

Со временем религиозная позиция Василия Васильевича претерпела значительные изменения. Сравнивая христианство и стоицизм, он утверждал, что стоицизм - это благоухание смерти, а христианство - это муки, пот, радость рождающей матери, плач новорожденного младенца. По мнению писателя, христианство - без вина, опьянения и буйства - это отсутствие уныния, только поразительная лёгкость духа и полная весёлость.

Со временем он сделал вывод, что постоянное искание страданий появилось из подражания Христу в момент распятия его на Голгофе. Розанов отвечал тем, кто упрекал его в христоборчестве, что нисколько не против Иисуса Христа. Являясь глубоко религиозным человеком и не отрекавшимся никогда от православия, писатель видит всю суть религии в том, чтобы отрицать мир, утверждая, что из текста Нового Завета вытекает только лишь один монастырь, что метафизику христианства составляет только иночество.
Вместе с тем Розанов хотел от религии непосредственного и прямого спасения и признания, так как был привязан умом и сердцем своим ко всему земному, посему он испытывал тягу к Ветхому Завету и язычеству. Путь через Голгофу, своеобразное «попрание» смерти Животворящим Крестом, как путь христианства вообще, Розанов приравнивал к отрицанию бытия как такового.

Труды и воззрения Розанова вызывали резкие нарекания и у революционных марксистов, и у русской либеральной интеллигенции.

Василий Васильевич скончался 23 января 1919 года в городе Сергиев Посад, куда Розановы переехали из Петрограда. Жили они в трёх комнатах преподавателя Вифанской духовной семинарии. Жильё это им нашёл философ отец Павел Флоренский. Розанов умер в полной нищете, в изнурении, голоде и болезнях, силясь преодолеть отчаяние, и стараясь обрести утешение в христианстве.

Обращаем Ваше внимание, что в биографии Розанова Василия Васильевича представлены самые основные моменты из жизни. В данной биографии могут быть упущены некоторые незначительные жизненные события.

Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля 1856 года в уездном городке Ветлуге Костромской губернии. Его отец, коллежский секретарь Василий Федорович Розанов (1822-1861), как явствует из официальных документов, был в ту пору помощником ветлужского окружного начальника. Мать В. В. Розанова - Надежда Ивановна Розанова (урожденная Шишкина; о ее дворянском происхождении Розанов всегда упоминал с гордостью, как и о своем деде-священнике) - после ранней смерти мужа перебралась с семью детьми в Кострому. Семья бедствовала, жили на крохотную пенсию и скудные доходы, получаемые от пансиона семинаристов. Впоследствии Розанов вспоминал: «Только старшая сестра Вера и старший брат Николай учились отлично; прочие - плохо или скверно. Также и я учился очень плохо. Не было ни учебников, ни никаких условий для учения. Мать 2 последних года жизни не вставала с постели, братья и другая сестра были «не работоспособны», и дом наш и вся семья разваливались... Мать умерла, когда я был (оставшись на 2-й год) учеником 2-го класса».

В 1870 году четырнадцатилетний В. Розанов переезжает в г. Симбирск и продолжает учебу в гимназии, где был учителем его старший брат Николай Васильевич Розанов. «Нет сомнения, - писал Розанов, - что я совершенно погиб бы, не «подбери» меня старший брат Николай, к этому времени как раз окончивший Казанский университет. Он дал мне все средства образования и, словом, стал отцом. Он был учителем и потом директором гимназии (в Симбирске, в Нижнем, в Белом Смоленской губ., в Вязьме)».

В Нижний Новгород, куда был переведен старший брат, Василий Розанов переехал в 1873 году. Здесь, в Нижегородской гимназии, Розанов пережил бурное, оставившее глубокий жизненный след увлечение идеями позитивизма, социализма и атеизма. Здесь с юношеским энтузиазмом, надеждой и бескомпромиссностью продумывались прочитанные книги: «Утилитаризм», «Рассуждения и исследования политические, философские и исторические» Д. С. Милля, «Физиологические письма» К. Фохта, «Избранные сочинения» И. Бентама, «Государь» Н. Макиавелли, сочинения Белинского, Писарева, Добролюбова, Ф. Лассаля, запрещенные заграничные издания (прежде всего «Вперед» П. Лаврова); при этом, как бывает в юности, идеи и книги представлялись значительно важнее реальной жизни. «С братом я ссорился, начиная с 5-6-го класса гимназии: он был умеренный, ценил Н. Я. Данилевского и Каткова; уважал государство, любил свою нацию; в то же время зачитывался Маколеем, Гизо, из наших - Грановским. Я же был «нигилист» во всех отношениях, и когда он раз сказал, что «и Бокль с Дрэпером могут ошибаться», то я до того нагрубил ему, что был отделен в столе: мне выносили обед в свою комнату. Словом, все «обычно русское». Учился я все время плоховато, запоем читая и скучая гимназией.... Кончил я «едва-едва», - атеистом, (в душе) социалистом, и со страшным отвращением, кажется, ко всей действительности. Из всей действительности любил только книги».

В 1878 году В. В. Розанов поступил на первый курс историкофилологического факультета Московского университета. Из прослушанного он впоследствии особенно выделял лекции В. И. Герье (по всеобщей истории), М. М. Троицкого (по истории философии), Н. И. Стороженко (по всеобщей литературе), Ф. И. Буслаева (по русской литературе). Но главным для формирования мировоззрения оказались не столько лекции, сколько углубленная внутренняя работа. Уже с первого курса университета, по его признанию, он «перестал быть безбожником». Философские интересы его приобрели преимущественно теоретический характер. На третьем курсе Розановым были написаны первые философские исследования: «Цель человеческой жизни» и «Об основаниях теории поведения» (за последнее ему была присуждена университетская премия Исакова).

На четвертом курсе университета В. В. Розанов женился на А. П. Сусловой, бывшей в 60-е годы близкой подругой Достоевского. В 1882 году после окончания университета Розанов, «хотя и был далек от мыслей об учительстве, самою жизнью был толкнут, как поезд по рельсам - на обычную дорогу учительства». Почти десять лет Розанов преподавал историю и географию в Брянской прогимназии, Елецкой гимназии (с 1887 г.), в Бельской прогимназии (с 1891 г.). Здесь, в глухой провинции, среди казенщины, серости и скуки было написано им первое большое философское сочинение «О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания» (Москва, 1886). Этот труд предполагал и другие капитальные исследования: «Исследование идеи счастья», «О назначении человека», «О царстве» и, наконец, «О потенциальности и роли ее в мире физическом и человеческом», после которого, по словам автора, «мне казалось, нужно поставить «точку» всякой философии и почти всем книгам». Однако книга «О понимании» прошла без внимания критиков. Литературной неудаче сопутствовала и неудача семейная: в год выхода книги Розанова неожиданно покинула Суслова. Попытки вернуть ее либо получить развод заканчивались ожесточенным отказом. Жизнь провинциального философа - изредка печатавшего (благодаря участию Н. Н. Страхова) свои трудночитаемые статьи в «Журнале Министерства народного просвещения», «Вопросах философии и психологии» или «Русском вестнике» и, одновременно, вынужденного терпеть насмешки учеников и учителей, говорить о том, что не интересует, и молчать о том, что занимает, - была обречена на безысходность.

Все изменила встреча с Варварой Дмитриевной Бутягиной, вдовой учителя Елецкой гимназии, по словам Розанова, «женщиной удивительного спокойствия и ясности души, соединенной с тихой и чисто русской экзальтацией». «В первый раз в жизни я увидал благородных людей и благородную жизнь, - вспоминал позже Розанов. - И жизнь очень бедна, и люди очень бедны. Но никакой тоски, черни, даже жалоб не было. Было что-то «благословенное» в самом доме. «... « И никто вообще никого не обижал в этом благословенном доме. Тут не было совсем «сердитости», без которой я не помню ни одного русского дома. Тут тоже не было никакого завидования, «почему другой живет лучше», «почему он счастливее нас», - как это опять-таки решительно во всяком русском доме. Я был удивлен. Моя «новая философия», уже не «понимания», а «жизни» - началась с великого удивления...».

В 1891 году после тайного венчания с В. Д. Бутягиной (Розанов так и не добился развода с А. П. Сусловой) они переезжают из Ельца в г. Белый Смоленской губернии. В том же году происходит заочное знакомство с К. Н. Леонтьевым, оказавшим сильное влияние на формирование взглядов Розанова, на его философию истории, эстетику и даже - литературный стиль. К этому же времени относится и знакомство с С. А. Рачинским, бывшим профессором Московского университета, занимавшимся в ту пору устройством крестьянских школ в своем имении, к педагогическим идеям которого Розанов относился с большим интересом.

В 1893 году благодаря протекции друга К. Н. Леонтьева, государственного контролера Т. И. Филиппова, Розанов с женой переезжают в Петербург. Опостылевшее учительство сменяется службой в Государственном контроле в должности чиновника особых поручений VII класса. Консервативный политический деятель и писатель Т. И. Филиппов, известный «ревнитель Православия», набрал к себе в Контроль писателей-славянофилов: А. В. Васильева, И. И. Каблица, Т. П. Соловьева, Н. П. Аксакова, И. Ф. Романова (Рцы). Н. Н. Страхов, философ и литератор устойчиво консервативных взглядов, познакомившийся с некоторыми из них через Розанова, писал Л. Н. Толстому: «Какие умные, чистосердечные и скромные люди! Розанов во всех этих отношениях - звезда между ними. Мне придется, кажется, больше всего внушать им всякое вольнодумство: они почти все с таким же жаром отдаются консерватизму, с каким когда-то нигилисты бросались в нигилизм».

«В жару консерватизма» Розанов пробыл несколько лет, яростно защищая монархическую государственность и Православие публицистическими статьями в журналах «Русский вестник» и «Русское обозрение». Правда, очень скоро Розанов стал тяготиться вынужденной партийностью. Возникновение собственных религиозно-философских и общественно-социальных тем, связанных с проблемами семьи, пола и брака, возможность жить исключительно литературным трудом, знакомство с кружком художников и писателей-символистов, группировавшихся вокруг журнала «Мир искусства», позволило Розанову покинуть не только рутину чиновничества, но и потерявший притягательность лагерь «идейного консерватизма».

В 1889 году Розанов оставляет службу в Государственном контроле и переходит на место постоянного сотрудника газеты А. С. Суворина «Новое время», где он проработал до самого закрытия газеты в 1917 году. Здесь им были напечатаны сотни фельетонов, рецензий и полемических заметок, передовых статей, литературных и политических обзоров, впечатления о своих путешествиях. Именно здесь, на страницах самой популярной и умной консервативной газеты России, Розанов смог наиболее адекватным для себя образом привлечь внимание широкого круга читателей к занимавшим его вопросам метафизики и религии, литературы и искусства, быта и государственной политики, семьи и брака, образования и бюрократии, истории и космологии, революции и будущего России. Розанов неоднократно признавался: «Материально я чрезвычайно многим обязан Суворину: ни разу он не навязал мне ни одной мысли, ни разу не внушил ни одной статьи, не делал и попытки к этому, ни шага. ...Без его помощи, т. е. без сотрудничества в «Новом времени», я вот теперь не мог бы даже отдать детей в школы...». Существенно: эти газетные статьи писались не только на злобу дня; спустя десятилетия Розанов включал их в свои книги наравне с другими, новыми.

Однако наиболее обстоятельно, глубоко и философски аргументированно самые волнующие свои темы Розанов высказал «на стороне»: либо в журнале С. Шарапова «Русский труд», либо в «Гражданине» В. Мещерского, либо в Литературном приложении к «Торгово-промышленной газете», либо, наконец, в изданиях «декадентов» и поборников «нового религиозного сознания» - в журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно» или на заседаниях Религиозно-философских собраний и Религиозно-философского общества.

Сотрудничал Розанов и в изданиях «либеральных», как, например, в газете «Русское слово», где писал под псевдонимом «В. Варварип». Журналистами и читателями, разделенными на партии, подобное безразличие к направлениям воспринималось как «двурушничество». Но Розанова это нисколько не смущало: «Сотрудничая, - рассказывал Розанов, - я чуть-чуть приноровлял статьи к журналу, единственно, чтобы «проходили» они; но существенно вообще никогда не подавался в себе. Но от этого я любил одновременно во многих органах сотрудничать: «одна часть души пройдет у Берга»... Мне ужасно надо было, существенно надо протиснуть «часть души» в журналах радикальных. В консервативный свой период, когда, оказывается, все либералы были возмущены мною, я попросил у Михайловского участия в «Русском богатстве»; я бы им написал действительно отличнейшие статьи о бюрократии и пролетариях (сам пролетарий- я их всегда любил). Михайловский отказал, сославшись: «Читатели бы очень удивились, увидав меня вместе с Вами в журнале». Мне же этого ничего не приходило в голову» .

Несомненно, журналистское отношение к собственно философским проблемам, отсутствие четкой общественно-политической позиции, крайне субъективный, откровенный, доходящий до предельной интимности способ изложения - все это серьезно затрудняло восприятие идей Розанова-философа. Однако ни у кого не вызывали сомнений первозданная сила литературного таланта Розанова, его «дух глубины я пытливости» (А. Блок), его магия доверительных интонаций, его дар удерживать ускользающее присутствие настоящего, наконец, его неистощимая способность поддерживать «физическое наслаждение» от чтения его прозы.

Розанов - один «из гениальных наших писателей», - утверждала 3. Гиппиус; «один из первых русских писателей, - вторил ей П. Струве, неустанный обличитель политической беспринципности Розанова, - человек, награжденный большим писательским дарованием и чисто художественным прозрением, блестящий литературный талант, создавший почти новый вид художественно-конкретной публицистики, в которой мысль, философская или политическая, всецело сливалась с образами действительности, и исторической, и повседневной». «Литературный дар его был изумительный, самый большой дар в русской прозе», - писал о Розанове Н. Бердяев. «Как бы ни относиться к идеям Розанова, нельзя не поддаться обаянию его стиля. Тут - Розанов истинный творец новых ценностей, - признавался идейный противник Розанова Д. Философов. - После Пушкина, Тургенева, Достоевского, когда, казалось, русский язык достиг предела своей яркости и богатства, Розанов нашел новые его красоты, сделал его совсем иным, - и притом без всякого усилия, без всякой заботы о «стиле»... Еще определеннее о том же у С. Франка: Розанов «обладает неподражаемым даром совершенно безыскусственного, непроизвольного, замечательного нелитературного выражения мыслей. Слово есть у него не искусственное орудие выражения отвлеченного содержания мысли, а как бы живое адекватное воплощение конкретного душевного процесса мышления во всей его непосредственности». В сходных выражениях оценивали талант Розанова и другие, принадлежавшие разным идейным ориентациям писатели, поэты, мыслители, критики: Д. Мережковский, Вяч. Иванов, В. Брюсов, Андрей Белый, А. Чехов, М. Горький, А. Ремизов, Ф. Сологуб, М. Цветаева, свящ. П. Флоренский, М. Гершензон, О. Мандельштам, Л. Шестов, В. Шкловский, М. Бахтин, Д. Г. Лоренс, Андре Жид, Джеймс Стивене, Эрнст Юнгер.

Но при всех высоких оценках - как все-таки быть с Розановым-философом? Каково его место в русской философии? Что составляет ведущую тему его размышлений?

В одной из критических заметок, посвященной трудам малоизвестного философа Федора Шперка, Розанов так описал современную ему ситуацию в отечественной философии: «Мы, русские, имеем две формы выражения философских интересов: официальную, по службе, т. е. должностную. Это - «философия» наших университетских кафедр. И мы имеем как бы философское сектантство: темные, бродящие философские искания, которые, давно начавшись, продолжаются до настоящих минут. В обеих формах своих «философия» наша движется без всякого взаимодействия; они почти не знают друг друга, явно друг друга игнорируя».

Первая ветвь этой «философии», согласно Розанову, поддерживает идею, что у нас «все от варяг быша»: и потому нет в ней не только чего-нибудь «народного» или идущего от живого общества, но нет вообще книги как живого и целого явления, несущего на себе печать лица; это всегда - работа, безличная в такой степени, что имя, на ней написанное, так же ничего не выражает, как если бы на ней не было вовсе никакого имени. «Она выражает нужду кафедры, свидетельствует о знаниях автора и, так сказать, составляет «литературное прибавление» к устному магистерскому или докторскому экзамену, более документальное и прочное, а следователь но, официально более веское» .

Вторая, «сектантская» ветвь русской философии, не имея научного декорума и даже часто плана, в высшей степени полна «жизненного пороха»: этой взрывчатости, самогорения, порыва мысли и всегда около действительности, около «природы вещей». «В психологической части она действительно интересуется «коготком», который «увяз» и заставляет «всю птичку пропасть»; в логической - она в самом деле пытает запутанности человеческой мысли; в метафизической- пытает тайны бытия. ...Эта философия тесно связана с нашею литературой, тогда как первая связана исключительно с учебными нуждами, с задачами преподавания старинной педагогической дисциплины...».

Рассуждения Розанова о двух формах выражения философских интересов заслуживают внимания не только потому, что они необычайно точно описывают трагическую обреченность русской культуры на мучительный разлад между казенным и самодеятельным, и даже не потому, что рассуждения эти остаются справедливыми для дня сегодняшнего; тезис Розанова важен еще и тем, что он наилучшим образом приближает нас к ответам на занимающие нас вопросы о сущности и месте его философского наследия.

Некоторые из таких ответов, конечно, будут однозначны: ни в раннем периоде, ни в более позднем философская его деятельность никоим образом не связывалась с миром университетских кафедр. Розанов вообще не принадлежал ни к какой философской школе; «сектантский» характер его философских исканий легко просматривается уже в его ранних работах. В них движение мысли Розанова подобно мыслительным усилиям философов-досократиков: мысль занята «архе», «первоначалами», представленными вне всяких философских традиций, в дилетантском и эклектическом смешении проблем гносеологии и герменевтики, естествознания и трансцендентальной философии, натурализма и психологизма. Прежде всего сказанное относится к первой его большой книге «О понимании», так же как и к более позднему сборнику статей «Природа и история» (СПб., 1900). Небольшой отрывок, посвященный книге «О понимании», взятый из неопубликованного письма Розанова к В. И. Герье, может послужить выразительной иллюстрацией к сказанному: «Я писал свое сочинение без книг, без совета; что оно такое, кто я сам - я этого в значительной степени не знаю. И только одна боязнь, что я умру, не высказав то, над чем столько продумал и с чем связал столько своей жизни, огорчений и радостей, заставила меня издать его. И если в нем встретятся неверные объяснения или повторения найденного уже, - то, что на каждой странице его я был любознателен, быть может, заставит забыть эти слабости. В моей голове все был образ той древней науки, когда люди любили истину и искали ее, и о том, что находили - говорили друг другу. И хотя я знал, что та древняя наука умерла, а живущая не похожа на нее, я думал и поступал так, как будто бы она была жива еще. Меня интересовало, где находится закон, когда явление закономерное не совершается, какое положение сила имеет относительно вещества, есть ли несуществованье, что такое семя по отношению к растению, каков состав причинности и целесообразности, и пр., я размышлял об этом с любовью и наслаждением, и те мысли, которые явились во мне обо всем этом, я изложил».

Куда более значительными оказались работы, в которых связь литературы и философии была Розановым осознана в качестве внутреннего единства. Речь идет о таких его первых исследованиях, как «Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского» (СПб., 1894) или «Как произошел тип Акакия Акакиевича? К вопросу о характеристике гоголевского творчества» (Русский вестник, 1894, № 3), а также о других статьях, вошедших в сборник «Литературные очерки» (СПб., 1899). Именно здесь и проявились особенности «философского сектантства», о которых говорил Розанов: преимущественный интерес к скрытым, глубинным пластам душевной жизни, к диалектике и логической запутанности человеческой мысли, к метафизическим тайнам бытия. Образцом такого типа литературно-критического философствования для Розанова всегда оставался Достоевский.

Однако «настоящие», собственно розановские темы философии, посвященные проблемам пола, семьи, брака, религии, культуры, Христианства, иудаизма, язычества возникли не из теоретических умозрений, не из литературы, но из собственной судьбы, из своего жизненного положения. Позже Розанов признавался: «В 1895-6 году я определенно помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще все отношение к «другу» и сыграло роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика Христианства - все выросло из одной боли, все выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что для меня не было «литературы», а было «мое дело», и даже литература вовсе исчезла вне «отношения к моему делу». Личное перелилось в универсальное».

Под «семейной историей» и отношением к «другу» (т. е. к жене - Варваре Дмитриевне) Розанов имеет в виду ту неразрешимую двусмысленность их положения, с которым они столкнулись после переезда в Петербург. Тайное венчание не давало ни им, ни впоследствии их пятерым детям никаких прав: по существовавшим в ту пору церковно-государственным законам дети Розанова считались «незаконнорожденными» и даже не имели права носить ни фамилию, ни отчество отца. С точки зрения закона, их отец был всего лишь «блудник», сожительствующий с «блудницей».

Здесь-то и начинается жизненный, философский и литературный подвиг «чиновника особых поручений VII класса В. В. Розанова» - восстание во имя защиты реальности семьи против всей системы византийско-европейской цивилизации с ее законами, правилами, ценностями, моралью и «общественным мнением». Маленькое «я» и «свой дом» стали масштабом для суда над мировоззрениями, религиями, царствами.

Борьба за семью с неизбежностью привела Розанова к поиску безусловного или, как он выражался, «религиозного», «священного» обоснования семьи. Итогом этого поиска было: священной субстанцией семьи может быть только религиозно осмысленный пол. По мысли Розанова, пол в человеке - не функция, не орган, но всеобъемлющий принцип жизни. Смерть - есть феномен потери пола, кастрация мира. Брак же - побеждает смерть не иносказательно, а самим фактом.

Существенно: пол для Розанова - это одновременно и теистическое и космологическое жизнеполагающее начало. И если брак есть или может быть «религиозен» - то, конечно, потому и при том лишь условии, что «религия» имеет что-либо в себе «половое». Пол теитизируется: это дает эфирнейший цветок бытия - семью; но и теизм непременно и сейчас же сексуализируется. Связь пола с Богом для Розанова куда бесспорнее, чем связь ума с Богом. Ведь «мир создан не только «рационально», но и «священно», столько же «по Аристотелю», сколько «по Библии», столько же «для науки», как и «для молитв».

Утверждение и освящение связи пола с Богом есть, по Розанову, сокровенное ядро Ветхого Завета и всех древнейших религий. Во всяком случае, именно отсюда выводит Розанов святость и неколебимость семьи в Ветхом Завете и иудаизме; отсюда же - благословение жизни и любви в язычестве, примирившем человека со всем универсумом.

Напротив, Христианство, по Розанову, разрушило сущностную связь человека с Богом, поставив на место жизни - смерть, на место семьи - аскезу, на место религии - каноническое право, консисторию и морализирование, на место реальности - слова. Культ Слова породил бесконечные слова, рынок слов, газетные потоки слов, в которых, как во времена великого оледенения, обречена погибнуть вся европейская цивилизация. Номинализм Христианства построил цивилизацию номинализма, в которой праздные, мертвые слова, бесплодные теоретизирования и догматические споры подменили бытие. «Сущность церкви и даже Христианства определилась как поклонение смерти, как трепет и ужас, а вместе и тайное влечение к Смерти-Богу».

Однако цивилизации христианского номинализма Розанов противопоставил не молчание, но слово, - всегда личное, всегда свое, крепко укорененное в «святынях жизни»: в реальности домашнего быта, конкретной судьбы, в мистике пола, в мифах седой древности. Верность этому слову в ситуации, где на карту поставлена судьба собственной семьи, «друга», детей, и открыла Розанову то особое мифологическое пространство, в котором набирало силу его движение в защиту попранных святынь.

Знаменательно: движение это - и здесь мы подходим к существу литературного и жизненного дела Розанова - было ориентировано наперекор фундаментальным тенденциям европейской культуры. Не только идеологически, но и биографически, литературно Розанов шел не от «мифа к Логосу», но напротив - от Логоса к мифу: от философского трактата «О понимании» к газетной публицистике и лирике «Уединенного» и «Опавших листьев», от логики христианского богословия - к мифам Древнего Египта и Вавилона, к Исиде я Осирису, наконец, к гимнам Солнцу и великой богине-Матери. И как он шел от Христианства к языческому «Апокалипсису», от религии «бессеменно зачатого», а потому «бесполого» Сына к фаллической, рождающей религии Отца, так же шел он от идеологий и доктрин - к семье и быту, нумизматике и калькам с древнеегипетских изображений. И это его движение, как и движение от литературности к книгам «без читателя», от Гутенберга - к рукописному, - и есть содержание разновыраженных смыслов розановской философии.

У Розанова так и не сложилось философии в смысле последовательной, логически правильно построенной системы. Многие свои важнейшие положения он высказывал фрагментарно, часто в полемических примечаниях к чужим текстам, либо в афористически-исповедальных формулировках. Мысль Розанова не отделяется от того, что ей сопутствует; напротив - логические категории и понятия нерасторжимым образом связаны с конкретными биографическими событиями, вещами, настроением, сиюминутными переживаниями. Возникает иллюзия совпадения мысли и вещи, которая принимает очертания то документа, то мифа. При этом сам Розанов не ищет необходимых связей между различными движениями мысли, позициями, точками зрения.

Противоречивость собственных высказываний об одном и том же предмете, соседство взаимоисключающих утверждений на протяжении одной статьи или даже страницы не смущает его. Наоборот, он настойчиво декларирует субъективность - «уединенность» - своей мысли, прекрасно сознавая, что эта субъективность не выходит за пределы всепоглощающего мифа о своем «частном я». Таким образом, именно этот миф о своей семье, своем доме, своем писательстве, своей судьбе, своем времяпрепровождении, своих радостях и обидах оказывается тем безусловным, неразложимым и неколебимым началом, которое противостоит истории, политике, церкви. «Я давно про себя решил, - заостряет свою позицию Розанов, - что «домашний очаг», «свой дом», «своя семья» есть единственно святое место на земле, единственно чистое, безгрешное место: выше Церкви, где была инквизиция, выше храмов - ибо и в храмах проливалась кровь».

Розанов не скрывает, что его позиция - позиция «русского обывателя», для которого эстетика или моралистическое «не нравится» могут стать решающими аргументами в отношении к любым идеям, институтам и событиям. Эта розановская эстетика в значительной своей части пропитана славянофильской поэтикой: «механистическому» государству противостоит «организм» общества, народа, нации вместе с их историей, опять-таки уподобленные «дому». Совпадение истории и «жизни дома» - для Розанова не литературная метафора; для него в основе того и другого лежат физиология и быт, темперамент и страсть, воображение и чувство. Поэтому так привлекают его в истории поэзия и каприз, узор и нарядность, высокие минуты и все воодушевленное, трогательное, воспоминательное, картинное. Отсюда - и постоянные колебания в оценках событий. Наряду с проклятиями революции можно прочесть и другое: «Я, несмотря на весь свой консерватизм, люблю даже революцию - т. е. читать о ней. Все-таки картина... «2. Именно таким картинным, физиологическим, бытовым было восприятие Розанова первой и второй русской революции. Но вот - изменилась «картина»: исчезло «историческое электричество», «ослабли фетиши», «начальство вернулось», - изменились и розановские суждения. Разумеется, несмотря на пространность иных рассуждений о смысле и сущности мировой или национальной истории, для Розанова это область не столько теоретической историософии, сколько еще один элемент все того же мифа об абсолютном характере «частного я», способного совмещать несовместимое - поэтизацию бытового Православия и, одновременно, отрицание Христа, анархизм и монархизм, эротику и метафизику, консерватизм и нигилизм.

Поиск истоков «домашнего очага» - истоков идеальной семьи, идеальной религии, идеальных взаимоотношений привел Розанова в Древний Египет. Конечно, то был всецело выдуманный, утопический, созданный силой поэтического воображения гармоничный мир «золотого века» человечества. Этот сотканный эротическими религиозными фантазиями мир райских чувств, ласканий, шепотов, вздохов, любовных заклинаний, солярных и фаллических культов Розанов противопоставил историческому Христианству и всей современной цивилизации.

Сквозь призму этого всецело литературного и до конца своих дней творимого мифа о райско-языческом бытии человечества и воспринял Розанов революцию 1917 года. Все сопутствующие ей бедствия, обрушившиеся на Россию, Розанов истолковал как «зло пришествия Христа» и всего Христианства, создавшего цивилизацию, тяжестью которой задавило и «частное я» отдельного человека, и саму Россию. Это свое видение исторической, национальной и космологической катастрофы с пронзительной трагичностью, эпическим пафосом и плачем библейских пророков над разрушенным Иерусалимом Розанов возвестил в крошечных выпусках брошюр серии «Апокалипсис нашего времени».

Выпуски «Апокалипсиса» - название не только подчеркивало апокалипсический характер исторических событий, но и воплощало давнее убеждение Розанова, что новозаветный Апокалипсис есть не христианская, а противохристианская книга, - печатались в Сергиевом Посаде, куда Розанов с семьей переехал в 1917 году. Здесь, в чужом доме, оторванный от друзей, в безденежьи, голоде, обреченный на безысходность и нищету, пораженный неожиданной смертью любимого сына, погибал самый оригинальный из русских философов.

Перед смертью Розанов соборовался и причащался. Означало ли это решительную перемену в отношении к Христианству? Немногочисленные свидетельства близких двусмысленны и тенденциозны. Лишь одно бесспорно: до последней минуты Розанов себе не изменил. Смерть указывает на то, что человек должен завершить в жизни, но завершив, не может овладеть завершенным, ибо находится по ту сторону жизни. Для Розанова это завершение означало умирание в церкви. Там, где кончалась жизнь, умирало и язычество. У берегов ледяного Стикса смерть и Христианство для Розанова сливались: принятие смерти и было для него принятием Христианства.

5 февраля 1919 года Василий Васильевич Розанов умер. Малое уравнялось с великим. Похоронен был Розанов в скиту Черниговского монастыря, рядом с могилой К. Н. Леонтьева. Могилы их не сохранились.

Примечания:

Розанов В. В. Биографические сведения для Нижегородской губернской ученой архивной комиссии. 1909 г. - ЦГАЛИ, ф. 419.

Там же. Николай Васильевич Розанов (1847-1894), оказавший огромное влияние на духовный мир младшего брата, был идейным поборником принципов классического и воспитательного образования; в общественно-культурном плане он оставался консерватором славянофильской ориентации. Многие его педагогические и культурно-политические установки отстаивались впоследствии и В. В. Розановым.

Розанов В. Литературные изгнанники. Т. I. СПб., 1913. С. 116.

Розанов В. Опавшие листья. СПб., 1913. С. 240-241.

Толстовский музей. Т. II. Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. СПб., 1914. С. 443-444.

Розанов В. В. Биографические сведения... См. также: Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову. СПб., 1913.

Розанов В. В. Биографические сведения...

Розанов В. Природа и история. Сборник статей. СПб., 1900. С. 161.

Там же. С. 162.

Розанов В. Опавшие листья. Короб 2-й, Пг., 1915. С. 363-364.

Розанов В. Литературные изгнанники. С. 248.

Розанов В. В. Около церковных стен. Т. 2. СПб., 1906. С. 446.

Розанов В. Когда начальство ушло. 1905-1906 гг. СПб., 1910. С. 278.

(По материалам сайта

Василий Васильевич Розанов (1856 — 1919) оставил после себя большое литературное наследие. К числу наиболее крупных его произведений относятся: “О понимании”; “О писательстве и писателях”; “Литературные очерки”; “Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского”; “Около церковных стен”; “Русская церковь”; “В мире неясного и нерешенного”; “Когда начальство ушло”; “Уединенное”; “Опавшие листья”; “В дворе язычников”; “Сахарна”; “Мимолетное”; “Последние листья”; “Апокалипсис нашего времени”; “Литературные изгнанники”; “Семейный вопрос в России”; “Листва”.

Известный историк русской философии В. В. Зеньковский отмечал: “Розанов едва ли не самый замечательный писатель среди русских мыслителей, но он и подлинный мыслитель… Оттого-то он имел такое огромное (хотя чисто и подпольное) влияние на русскую философскую мысль XX века”.

Иногда Розанова причисляют к неославянофилам. Сам же он пишет о себе: “Славянофилом я был только в некоторые поры своей жизни”.

Особенность философии В. В. Розанова заключается в том, что при ответе на два ключевых вопроса философствования, стоявших в его время: “Что происходит (Кто виноват?)? Что делать?”, он игнорирует второй вопрос. Он так объяснял причину этого: “Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершать”.

По мнению мыслителя “Философия — прибежище тишины и тихих душ, спокойных созерцательных и наслаждающихся созерцанием умов”.

Согласно Розанову, “мир бесконечен”, он обладает формой и без нее не может существовать. Мир он считает реальным и проявляющимся в бытии, которому противостоит небытие. Формами существования бытия выступают: “небытие бытие потенциальное, бытие образующееся и бытие реальное”. Формы бытия, по Розанову, сменяют друг друга. Важнейшими характеристиками бытия он называет форму и процесс. Онтологические представления мыслителя, так же как и основания его философского учения о человеке раскрываются в его первой крупной работе “О понимании” (1886). Идеи, выраженные в этом сочинении, стали базой для философствования в последующие годы.

Важное значение Розанов придавал проблемам пола. Он видел в любви, семье, деторождении источник творческой энергии индивида и духовного здоровья народа.

Розанов полагал, что развитие цивилизации сужает рамки свободы, которая превращается в иллюзию, ввиду того, что каждый человек становится все более и более зависимым от других людей. Человек даже в США, по его мнению, не свободен “от прически до веры, от выбора невесты и до “фасона” гроба, в который его положат”. Оценивая европейскую цивилизацию, он пишет: “Эта цивилизация не может быть нормальною для всего человечества; она не нормальна даже для европейской части его, если заканчивается страданиями”.

По мнению Розанова, власть — средство организации деловитости людей. Он полагал, что для налаживания эффективной работы нужна вера в ценность нашего национального труда, но утверждаемая спокойствием относительно того, что сделанное не будет в следующем году предано, брошено, покрыто презрением, расхищено. Без этой веры в заботливую преемственность к пониманию труда как ценности возможно, по Розанову, только продолжение варварского отношения к работе. Обращаясь к народу, мыслитель подчеркивает: “Не надейся, народ, что из чего-нибудь ты получишь богатство, кроме как из труда, терпения и бережливости”.

Он советовал одноплеменникам учиться у немцев копить, наживать, а не “проматывать” богатство людей. Он пишет: “Русские прогуляли свое отечество, этого нечего скрывать. Но прогуляло его ужасным образом как … правительство, так и …. русское общество”.

Размышляя о роковой роли, сыгранной в судьбе России демократией, Розанов отмечает: “Дело в том, что именно русская “демократия” повалила кормилицу свою набок, обобрала у нее карманы и бросила ее на потраву врагу”. Обращаясь к своим соплеменникам он с горечью пишет: “Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя”.

Рассуждая о связи философии и религии, он отмечает: “Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию”.

Мыслитель считает, что русская литература стала несчастьем русского народа. И она непригодна для воспитания подрастающих поколений, так как пропитана проклятиями и насмешками в адрес своей земли, родного дома, своего родного порога. “По содержанию литература русская — пишет Розанов, — есть такая мерзость — такая мерзость бестыдства и наглости, как ни единая литература”. Он называл Кантемира и Фонвизина изменниками. Ответом им, по его мнению должны быть не критические статьи, а виселица. Грибоедов, по Розанову, литератор, искавший грязь. Он сделал посмешище из того, над чем нельзя было глумиться. Мыслитель сожалел, что русская литература “прошла мимо Сергия Радонежского”. Розанов остро критиковал Н. В. Гоголя, В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. М. Добролюбова, В. С. Соловьева за их неуважительное отношение к отечеству.

Результатом такого отношения русских писателей к своей Родине и своему народу стало углубление аморализма в обществе, нарастание неуважения людей друг к другу. В нем становится все больше людей, игнорирующих исполнение общественного долга. Более того им даже в голову не приходит, что ближние от них что-то могут потребовать. И нечего удивляться, писал Розанов в 1916 г., что “теперь Чичиковы стали не только обирать, но они стали учителями общества”.

Существенной проблемой в философии В. В. Розанова выступает проблема цели. Под целью он подразумевает то, что становится действительным через другое. Идея цели рассматривается философом в качестве внутреннего субъективного акта, который через целесообразный процесс воплощается в действительности. Рассматривая цель, он выделяет в ней три стороны: а) как решающее звено в цепи целесообразности; б) как конечная форма всего развивающегося; в) как то, что желательно и к чему следует стремиться. Исходя из этого философ делит учение о целях на три части: учение о целях вообще; учение о целях как конечных формах; учение о целях как выражениях желательного.

Согласно Розанову, цель человеческой жизни заключается в служении другим людям. Человек не должен забывать, что он лишь часть общества. Человек, реализуя цель своего существования, стремится знать истину, устранять препятствия на путях к добру и сохранять свою свободу. В этом заключаются три его предназначения.

Розанов поучает: “Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня”.

Философ полагал, что жизнь человека определяется тремя идеалами, ведущими его к нравственному, справедливому и прекрасному. Личность также должна стремиться к покою своей совести. Спокойная совесть при достижении желаемого и удовлетворенность достигнутым означают, по Розанову, состояние счастья. Слава не является условием счастья, так как, по мнению мыслителя, “судьба бережет тех, кого она лишает славы”.

В заключение необходимо отметить, что В. В. Розанов много сделал для установления диагноза болезни своего отечества. Выбор методов лечения он оставил философам будущих поколений.

О н был одним из самых ярких и парадоксальных философов и публицистов Серебряного века. Его называли русским Фрейдом и русским Ницше. Его ненавидели революционные демократы и недолюбливали либералы. Ему удалось прослыть одновременно и юдофилом, и юдофобом. Циник и парадоксалист, он боялся пафоса. Его философия рассеивалась в мелочах, мелочи же приобретали философский статус.

Он хотел начать литературу «с другого конца», воспеть уединение, тепло частной жизни. Не раз его упрекнут в апофеозе тривиальности, назовут философским обывателем, «поэтом интерьерчика». А он оберегал и пестовал «маленькое» в себе. Отвечал на вопрос «что делать?» фразой, которой суждено стать крылатой: «Если это лето - чистить ягоды и варить варенье; если зима - пить с этим вареньем чай».

Умер Розанов в Сергиевом Посаде 23 января (5 февраля) 1919, в беспросветной нищете, изнуренный голодом и болезнями, пытаясь превозмочь отчаяние и обрести утешение в христианской вере. Похоронен в ограде Гефсиманского скита, рядом с могилой К.Н. Леонтьева.

Василий Васильевич Розанов

20 апреля (2 мая) 1856 - 5 февраля 1919

Василий Васильевич Розанов - это, наверное, самый замечательный писатель среди русских мыслителей, великолепно владевший стилем, познавший магию слова. Он не создал какой-то определенной философской системы, да и не стремился к тому. Но Розанов стал основателем оригинального стиля философствования, который некоторые исследователи называют философским импрессионизмом.

«Я ещё не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллионы лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет; и вдруг я бы ей сказал: ты, душенька, не забывайся, гуляй «по морали».
Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, как сама знаешь. А к вечеру пойдёшь к Богу».
В.В. Розанов. «Уединённое»

И. Левитан. На даче в сумерки. 1890-е гг.

PRO ET CONTRA

В греческой мифологии существовало такое божество – сын бога морей Посейдона Протей. Он мог бесконечно менять свой облик и стал символом изменчивости, неуловимости бытия и многоликости человеческой личности.

Таким же качеством в высшей степени обладал русский писатель, критик, мыслитель Василий Васильевич Розанов. Собственно, у Протея не было своего лица, а только маски, которые сменяли одна другую. У Розанова за всей его виртуозной изменчивостью всегда ощущалась некая неизменяемая глыба.

«Что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно, я говорил и думал, собственно, только о Боге: так, что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время, как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем», – признался Розанов в одной из своих автобиографий в 1909 году.

При жизни его «многоликость» вызывала яростные нападки прессы. Какие только прозвища ему не давали: Смердяков русской литературы, гений юродства, Иудушка (после статьи Владимира Соловьёва «Порфирий Головлёв о свободе и вере»). За «двурушничество» его ругали все: и правые, и левые. А он как будто посмеивался над этим. И после того, как в 1910 году открылось, что он одновременно печатался и в консервативном «Новом времени», и в либеральном «Русском слове» (под псевдонимом Варварин), как он сам говорил, писал «во всех направлениях», «черносотничал» и «эсерничал», – так вот, когда это выяснилось, он перестал скрываться и даже бравировал этим: «Мне ровно наплевать, какие писать статьи, «направо» или «налево». Всё это ерунда и не имеет никакого значения».

Кем же считать Розанова? Писателем? Но где же его романы, повести, рассказы? Философом? Но где же тома его научных трудов? Всё огромное наследие В.В. – на первый взгляд какой-то сумасшедший хаос. Но это не случайность, такова сущность его личности, его творческого гения. Это, так сказать, «принципиальный» хаос. Он всю жизнь всем своим существом отрицал систему как таковую. И его вершинные произведения – такие, как «Уединённое», два короба «Опавших листьев», а также неопубликованные при жизни «Сахарна», «Мимолётное» и ставший знаменитым «Апокалипсис нашего времени» – это и есть живая, мгновенно схваченная жизнь человеческого духа во всей её изменчивости, прихотливости и противоречивости, причём жизнь, погружённая в повседневность. Это потребовало от писателя совершенно новой формы: эссеистическая фрагментарность, внешняя незавершённость, спонтанность, отсылки к устной, разговорной речи – все эти наблюдения, слухи, «случайные разговоры», воспоминания и прочее – создают неповторимое ощущение искренности и исповедальности, крутой смеси вечности и обыденности.

«Народы, хотите ли я вам скажу громовую истину, какой вам не говорил ни один из пророков…

– Ну? Ну?.. Хх…

– Это – что частная жизнь выше всего.

– Хе-хе-хе!.. Ха-ха-ха!.. Ха-ха!..

– Да-да! Никто этого не говорил; я – первый… Просто сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.

– Ха, ха, ха…

– Ей-ей; это – общее религии… Все религии пройдут, а это останется: просто – сидеть на стуле и смотреть вдаль». (В.Розанов. «Уединённое».)

«СТРАШНОЕ ДЕТСТВО»

Он и сам признавал, что детство оказало колоссальное влияние на формирование всей его личности. «Я вышел из мерзости запустения, и так и надо определить меня: «выходец из мерзости запустения».

Розанов родился в 1856 году в Ветлуге, скромном захолустном городке Костромской губернии, в семье мелкого чиновника, выходца из духовного сословия. Сам В.В. с беспощадной откровенностью (впрочем, как всегда у него) описывает свои детские и юношеские годы с их жуткой бедностью и ранним сиротством, охватившей его страстью к чтению и с тоской от непонимания окружающих. Глубоко символично, что своё первое большое произведение, трактат, над которым мучительно работал несколько лет, он назвал «О понимании»…

«О, моё страшное детство… О, моё печальное детство… Почему я люблю тебя так, и ты вечно стоишь передо мной… «Больное-то дитя» и любишь». Так писал Розанов о своих детских годах. «Конечно, всему виной была нищета. Весь сор и вся вражда коренились в трудно представимой нищете…

На наш «не мирный дом» как бы хорошо повеяла зажжённая лампадка. Но её не было (денег не было ни на масло, ни на саму лампадку). И весь дом был какой-то – у!у!у! тёмный и злой. И мы все были несчастны».

После внезапной смерти отца мать В.В., происходившая из семьи обедневших дворян, но не получившая образования («без «ять», как тогда говорили), осталась с семью детьми на руках и с маленькой пенсией. «Иногда целыми месяцами питались печёным луком с хлебом», – вспоминал Розанов. Мать, замученная работой, неласковая, но безмерно преданная детям (что потом только понял будущий писатель), рано умерла. В.В. переехал к старшему брату, получившему место учителя в Нижнем Новгороде. В гимназии учился неважно, но много читал Белинского, Писарева, Добролюбова, Бокля, Фохта – «властителей дум» молодёжи и вышел из гимназии «совершенным атеистом». Но оставался в этой власти недолго, потому что... Сам о себе написал: «Мне кажется, такого «задумчивого мальчика» никогда не было».

«Всё равно, как жить»

Сам Розанов считал себя безвольным человеком, который «идёт в открытые двери», для которого нет проблемы выбора. Так он оказался на историко-филологическом факультете Московского университета («потому что там учился старший брат»). Университет, однако, окончил в 1882 году «с глубоким отвращением к преподаваемой науке». В последовавшие 10 лет Розанов служит учителем в Брянске, Ельце, в Московской губернии. Но не служба становится стержнем его жизни. «Я, в сущности, вечно в мечте, – писал он позже. – Я прожил потому такую дикую жизнь, что мне было «всё равно, как жить». Мне бы свернуться калачиком, притвориться спящим и помечтать». Мечтания эти, философствования, неведомая внутренняя работа – чуть ли не вечный двигатель: так и происходит изживание позитивизма и открываются... непознаваемые основы бытия.

Как вспоминал В.В. спустя годы, уже на первом курсе университета к нему пришло «чувство Бога», которое не оставляло его больше никогда. Это был настоящий духовный переворот, определивший его дальнейшую судьбу. Тогда же состоялось и его знакомство с Н.Н. Страховым, известным критиком и философом позднеславянофильского направления, «литературной нянькой» В.В. И тогда же завязалась очень важная и глубокая переписка с Константином Леонтьевым, выдающимся русским мыслителем, жаль – краткая, прерванная смертью философа.

А в большую литературу Розанов вошёл после выхода в 1891 году своей знаменитой работы «Легенда о Великом Инквизиторе» Ф.М. Достоевского». Через два года переехал в Петербург, развил бурную литературную деятельность. С 1899 года он становится сотрудником крупнейшей русской газеты консервативного направления «Новое время», сдружившись с её главным редактором Алексеем Сувориным, человеком талантливым, неординарным, но именовавшимся у нас в недавнем прошлом не иначе как «махровый реакционер».

Одна из книг В.В., опубликованная в 1913 году, называлась «Литературные изгнанники» и была посвящена русским мыслителям XIX века, любимцам, друзьям Розанова – К. Леонтьеву, Н. Страхову и другим литературным изгоям, которые оказались выпихнутыми на обочину русской культуры резвыми соперниками-либералами, уже тогда правившими бал в литературе, критике, публицистике. «Да, они нас победили!» – в сердцах восклицал Розанов сто лет назад, имея в виду либералов, социалистов и иже с ними. И через сто лет – картина такая же. Утешением может служить только то, что те, кто был зачислен «прогрессивной прессой» ещё до революции в ряды мракобесов и реакционеров (большевики лишь подхватили эти «прозвища»), вдруг стали олицетворять блеск и своеобразие русской мысли. К. Леонтьев, Н. Страхов, П. Флоренский, Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, В. Розанов... Поистине «камень, которым пренебрегли строители» и «лёг во главу угла».

Аполлинария Суслова

Любовь и гарпии

«Я говорил о браке, браке, браке… а ко мне всё шла смерть, смерть, смерть…»

Рано лишившись родителей, не испытав в детстве ласки и заботы, Розанов с годами всё больше утверждался в мысли, что семья – это главное в жизни человека. Хотя первый его семейный опыт был ужасен.

Что руководило молодым, двадцатитрёхлетним человеком, студентом третьего курса Московского университета, когда он совершил такой безумный поступок, как женитьба на сорокаоднолетней Аполлинарии Сусловой? Только лишь то, что она была возлюбленной обожаемого им Достоевского? Это, как анекдот, повторялось многими исследователями творчества Розанова со слов дочери Достоевского и его жены Анны Григорьевны, ненавидевших Суслиху (как называл её позже Розанов). Возможно, этот факт сыграл какую-то роль, но, конечно, не был главной причиной.

Как вспоминал сам В.В, он с первого взгляда был «ушиблен» Аполлинарией Прокофьевной: так необычна, ни на кого не похожа была и её внешность, и её манеры. Опытная кокетка, конечно, не могла не заметить произведённого ею впечатления на молодого человека. И сама сделала первый шаг к их сближению.

Этот «брак-фантазия» оказался неудачным. Экстравагантная и эгоистичная Аполлинария откровенно мучила и издевалась над Розановым. «Станешь умываться, снимешь очки, а она подойдёт и по морде – трах!» – рассказывал В.В. позднее в дружеском письме; и вспоминал, что Аполлинария «страшно была патологически жестокий человек; а влюбился я прямо в стиль её души… и привязался, как собака…» После нескольких лет такой сумасшедшей жизни Суслова ушла от него навсегда, но развода ему не давала, несмотря на то что у В.В. уже была другая семья.

Это была месть злой женщины. И то, что его дети считались «незаконными», страшно удручало Розанова. Именно с этих пор начинается его неприятие церковного аскетизма и противопоставление христианства с его догмами о нерасторжимости брака иудаизму («юдаизму», как он писал), который он считал религией жизни и плодородия. Богоборческие мотивы, то усиливаясь, то затихая, будут сопровождать его до могилы. Любовь же к семье неизменна.

Малый храм бытия

Василий Васильевич Розанов и Варвара Дмитриевна Бутягина с дочерьми

«Семья есть самая аристократическая форма жизни», – утверждал В.В. Это самое чаемое им семейное счастье он обрёл в союзе с Варварой Дмитриевной Бутягиной. Его вторая жена была полной противоположностью неистовой Сусловой. Очень набожная, верная, преданная и сострадательная, она всю свою жизнь посвятила служению семье и мужу. В этом браке у В.В. родилось пятеро детей. «У меня за стол садится 10 человек с прислугой. И все кормятся моим трудом», – с гордостью писал он.

Но семейное счастье оказалось хрупким. Сначала, в 1910 году, тяжёлая болезнь жены привела к частичному параличу. Потом, после 1917 года, – окончательный распад «розановского гнезда». В 1918 году умирает от испанки единственный сын писателя, двадцатилетний Вася. А через месяц смертельная болезнь настигает и самого Розанова. Последние дни он не вставал, продолжая диктовать дочери Надежде свои мысли. Поистине «дух бодр, плоть же немощна». Вскоре после его смерти, 23 января (по старому стилю) 1919 года, покончила с собой его двадцатитрёхлетняя дочь Вера. Варвара Дмитриевна пережила своего мужа на три года. Судьба и к оставшимся домочадцам В.В. была неласкова. Им пришлось приспосабливаться к новой, «совдеповской» реальности. Но, к чести дочерей Розанова, они бережно, несмотря на все житейские передряги, сохранили его архив, что тогда уже было небезопасно. Прямых потомков у «певца самой аристократической формы жизни» не осталось, только одна из дочерей, самая младшая, Надежда, была замужем, но детей у неё не было.

«Гений обычно бездетен – и в этом его глубокая и, может быть, самая объясняющая черта. Он не может рождать, и, кто знает, нужно ли это для него? Потомство гения, если даже оно есть, чахло и быстро гибнет; большей частью это женское потомство» («Уединённое»).

Проклятые вопросы

Пришла Проблема Пола,
Дебелая фефёла,
И ржёт навеселе.
Саша Чёрный

Немалые усилия к приходу и воцарению этой «фефёлы» приложил Розанов. Он писал: «Дело в том, что, как я открыл без всякого труда, через исследование своих родных писателей, половое чувство как-то связано с религиозным мистицизмом». Это одна из излюбленных идей В.В., которую он развивал во многих своих книгах («В мире неясного и нерешённого», «Семейный вопрос в России» и др.). Этому способствовало сближение и даже дружба Розанова со многими деятелями Серебряного века: с Мережковским и Зинаидой Гиппиус, с Вячеславом Ивановым (В.В. был своим человеком у него на «Башне»). В этой среде был в моде утончённый эротизм. И опять-таки каким-то непонятным образом декадентский излом у Розанова сочетался с самым «махровым» (как считала З. Гиппиус) охранительством.

Дом, где в Сергиевом Посаде жил с сентября 1917 года и умер в феврале
1919-го Василий Васильевич Розанов

«Что делать?» – спросил нетерпеливый петербургский юноша. «Как что делать: если лето – чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай». Но теперь уже этой иронии было недостаточно, чтобы сохранить спокойствие. «Нетерпеливые петербургские юноши», и не только юноши, становились всё более радикальными и нахрапистыми. И не очень-то считались с другим, отличным от их собственного мнением.

После скандальных статей в связи с делом Бейлиса Розанова подвергают обструкции, исключают из Религиозно-философского общества. Это была своеобразная чаша цикуты, как пишет один из исследователей его творчества А. Николюкин, «которую Розанов, не задумываясь, выпивает».

Разразившаяся война вызывает у В.В. гнетущее чувство тревоги и предчувствия беды. Беды, но не катастрофы! Катастрофа была для него неожиданной.

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

– Представление окончилось.

– Публика встала.

– Пора надевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Образ железного занавеса, который потом станет образом советской эпохи, появился впервые именно у Розанова. (Об этом написал наш замечательный литературовед П. Палиевский.)

«До какого предела мы должны любить Россию? …до истязания: до истязания самой души своей. Мы должны любить её до «наоборот нашему мнению», «убеждению», голове». Так считал Розанов и любил.

В свои последние годы он написал «Апокалипсис нашего времени» – книгу, полную страшной мировой тоски и боли, книгу, в которой безумие трудно отделимо от пророчества: «Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей…»

И снова, как в детстве, призрак голода встаёт перед ним: в письмах 1918 года из Сергиева Посада, куда он с семьёй переехал, спасаясь от «революционных катаклизмов», звучит постоянный мотив: «Я теперь всё время думаю о еде…» «Кашки бы, сметанки…» Но пока ещё были силы и была возможность работать, он прежде всего заботится о детях и жене, отдавая им лучший кусок.

Свидетели рассказывают, что, когда Розанов умирал, в доме был страшный холод, несколько дней нечем было топить печку. На вопрос дочери: «Тебе не страшно, папочка?» – умирающий В.В. ответил со спокойной улыбкой: «Нет, мне очень, очень хорошо». Перед смертью он примирился с церковью, исповедался и причастился.

Кстати

Есть потрясающее описание последних дней, смерти и похорон Розанова в письме о. Павла Флоренского художнику М. Нестерову: «Повезли мы В.В. на розвальнях, по снегу, в ликующий солнечный день к Черниговской (к Черниговскому скиту. – Авт.) и похоронили бок о бок с К. Леонтьевым, его наставником и другом. Всё было мирно и благолепно, без мишуры, без фальшивых слов, по-дружески сосредоточенно. Однако это был лишь просвет. А потом и пошло, и пошло… Словно все бесы сплотились, чтобы отомстить за то, что В.В. ускользнул от них… Для могильного креста я предложил из Апокалипсиса, на котором В.В. мирился со всем ходом мировой истории: «Праведны и истинны все пути Твои, Господи». Представьте себе наш ужас, когда наш крест, поставленный на могиле непосредственно гробовщиком, мы увидели с надписью: «Праведны и немилостивы все пути Твои, Господи».

Наталья Ярцева