В свое время я натолкнулся на цикл стихотворений Марины Цветаевой с посвящением П.Э. в начале, обращенных к Петру Эфрону, брату ее мужа, Сергея Эфрона, и написанных в летние дни 1914 года. Приближалась война, Петр Эфрон умирал от туберкулеза, его брат готовился по первому зову идти на фронт, а сама Марина Цветаева разрывалась между доводами рассудка и той бурей чувств, что, разразившись в ее душе, привела к появлению ни с чем не сравнимых по красоте, напряжению страсти, искренности переживания и одновременной трагичности стихов. И лишь недобросовестные и недоброжелательные критики способны были воспользоваться этими стихами для того, чтобы обвинить поэта во всех возможных и невозможных грехах, указывая на ее якобы жестокое и эгоистичное поведение в сложившейся тогда ситуации. Довольно давно я написал короткую рецензию (под псевдонимом Норек) на сайте Стихи.ру автору одной версии происходившего с Цветаевой в 1914 году, указав на неуместность той уничижительной интерпретации, которая там присутствовала. Эта рецензия послужила мне сегодня отправной точкой для новых размышлений о цикле стихов с посвящением П.Э. в начале.

Здесь, однако, мы не станем фактами опровергать возводимые на Цветаеву обвинения – это могут сделать и уже сделали с куда большим успехом профессиональные историки и литературоведы. Для нас же лучшим оправданием поэта будут чувства, выразившиеся в стихах, адресованных человеку, который стал для нее на тот момент воплощением всей красоты, благородства, всего смысла бытия.

Стихотворение воскрешает в памяти день давнего, возможно, первого свидания Цветаевой с предметом ее любви и – не побоюсь этого слова - эстетического поклонения. Дорога к его дому; память, как крупными мазками на полотне, сохранившая окружающее:

День августовский тихо таял
В вечерней золотой пыли.
Неслись звенящие трамваи,
И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,
Я тихим переулком шла.
И - помнится - тихонько пели
Колокола.

Так, кажется, бывает лишь в момент особой душевной сосредоточенности, собранности и одновременно ожидания чего-то судьбоносного, главного в твоей жизни. Далеко еще болезнь и смерть, сейчас ум и душа заняты совсем иным:

Воображая Вашу позу,
Я все решала по пути:
Не надо - или надо - розу
Вам принести.

И все приготовляла фразу,
Увы, забытую потом. -
И вдруг - совсем нежданно! - сразу! -
Тот самый дом.

А как передано состояние почти безотчетного волнения в ожидании встречи с Ним:

Многоэтажный, с видом скуки…
Считаю окна, вот подъезд.
Невольным жестом ищут руки
На шее - крест.

Считаю серые ступени,
Меня ведущие к огню.
Нет времени для размышлений.
Уже звоню.

Читая эти строки, не умом, не сердцем, но всем естеством своим ощущаешь то оцепенение и дрожь, как перед экзаменом, что способны охватить человека в такую минуту...

А потом – встреча. Если меня попросят на каком-нибудь примере показать, как способен выразить себя в стихах гений чувства, я смогу указать на эти слова Цветаевой:

Миг, длительный по крайней мере -
Как час. Но вот шаги вдали.
Скрип раскрывающейся двери -
И Вы вошли.
* * *
И было сразу обаянье.
Склонился, королевски-прост. -
И было страшное сиянье
Двух темных звезд.

Допускаю, что выскажу лишь свое, субъективное мнение, но здесь слова приобретают у поэта совсем новое, не обычное для себя свойство – представляя за единый миг прочтения душевное состояние человека, в котором он пребывал, может быть, очень долго. Слова обращены к нашей душе, они резонируют с переживавшимися нами чувствами, будят знакомое или давно забытое.

Как часто случаются в нашей жизни насмешки над глубокими чувствами, над так называемой «сентиментальностью». Бывает, люди даже стесняются своих чувств. Но как же действительно по-королевски смело и безоглядно раскрывает свою душу перед миром Марина Цветаева! Тогда ей было лишь двадцать с небольшим. Но она сохранила эту открытость, это душевное исповедничество на всю свою жизнь.

А вот эта концовка первого из стихотворений цикла стоит многих страниц описаний. Встреча позади. Слова прощания сказаны. Мгновение уже не вернешь и, тем более, не остановишь -

Потерянно, совсем без цели,
Я темным переулком шла.
И, кажется, уже не пели -
Колокола.

Мой дух – не смирён никем он.
Мы – души различных каст.
И мой неподкупный демон
Мне Вас полюбить не даст.

А, может быть, здесь инстинктивное бегство человеческого духа от мирских оков? Даже от оков Любви? Если так, то в такой бунтарской с точки зрения традиционного христианского взгляда личности, как личность Цветаевой, поистине много от подлинно Христова духа – духа свободы и удаления от мира сего с его заманчивыми миражами и иллюзиями чего-то постоянного. Но разве бывает удаление от мира, соединенное с таким страстным к нему отношением, с таким острым переживанием окружающего, таким интересом к человеку?

Не стоит, пожалуй, искать у Цветаевой развернутого философского обоснования ее взглядов – все решается у нее на интуитивном, чувственном уровне. Но решается единственно верным способом – поверяясь только и только Любовью. Что, разумеется, почти всегда сопряжено с болью. Ведь жизнь всегда ведет в конечном счете к разлуке. А это страдание. И вот уже вновь оцепенение, но, увы, совсем иное –

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
Ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.

Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.

Не дай Бог никому испытать подобное – когда каменеет душа и застывает взгляд. Все погружается во мрак и просто перестает для тебя на какое-то время существовать в ожидании трагической развязки. И тогда живешь «не видя дня, позабывая число и век». Но ведь расставание грозит каждому. Как быть, как пережить его? Да, по расхожему выражению, время лечит все раны. Так оно и есть, кажется. Но у Цветаевой и здесь свой, глубоко личный, независимый и в то же время очень по-христиански человечный взгляд –

Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой.

Смеетесь! - В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой - так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала -
Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мертвый,
Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, - чую Вас всюду!
- Что ленты от Ваших венков! -
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
- Письмо в бесконечность. - Письмо
в беспредельность -
Письмо в пустоту.

Взгляд, смелый и мужественный своей непримиримостью с потерей, с разлукой. И разве не слышатся здесь также отзвуки апостольского: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»
Да, наши любимые и близкие живы до тех пор, пока они живут в нашей душе и памяти.

А прочитав –

Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям. -

Я вспомнил рассказ про маму поэта Николая Гумилева, которая так и не смирилась с известием о его расстреле. Она верила, что ее сын не был убит, что ему с помощью друзей удалось бежать из тюрьмы и он перебрался в любимую им Африку....

Чувство Поэта – упование Человека... Неразделимость.

Слишком многие и слишком многое говорили о «теме любви» в жизни и в поэзии Цветаевой. И вряд ли мы скажем что-либо новое, вспоминая о ее «увлечениях», говоря о «потребности любить» и даже о восторженности - когда тот, на кого был обращен ее взгляд, наделялся идеальными свойствами. Разве не свойственно все это вообще человеку? И разве не подобна в чем-то настоящая любовь таинству?

Подумалось: мы идеализируем любимых наших людей... Это не значит, что мы видим лишь хорошее в них. Нет, это от нашего ОТНОШЕНИЯ любимый СТАНОВИТСЯ совершенным. Как во время пресуществления Святых Даров в Тело и Кровь Господни при Евхаристии. Для неверующих и безразличных - это лишь церковный символ. Для верующих и уповающих - самая настоящая Реальность. Так и с любовью. Разве что так много здесь зависит от того, что можно назвать талантом любить... Также и этим замечателен цикл «П.Э.» Марины Цветаевой, с которого мы нынче начали.
В том же, насколько цельно и органично восприятие мира и человека у Цветаевой, можно лишний раз убедиться, сравнив ее «любовные» стихотворения с ее же философским признанием: «Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители».

Как пишет о Цветаевой Мария Белкина – «жить для нее значило любить». И еще: «мерить ее общими мерками, как homo mediocris, бессмысленно». Нельзя не согласиться с этим мнением биографа, однако так и хочется добавить – но именно такие люди, как Цветаева, и должны помогать так называемым homo mediocris (если уж пользоваться этим определением Белкиной) обретать способность к истинной любви. И раз уж мы решаемся говорить об «истинной любви», то нельзя пройти мимо таких цветаевских строк: «Любя шум дерева, беспомощные или свободные мановения его, не могу не любить его ствола и листвы: ибо – листвой шумит, стволом – растет! Все эти деления на тело и дух – жестокая анатомия на живом, выборничество, эстетство, бездушие». И вновь видишь, насколько глубоко и близко Марина Цветаева воспринимала то, что можно назвать истинно христианским мировидением.

Вспоминаются слова митрополита Антония Сурожского о том, что часто противопоставляют духовное и душевное в христианстве, не говоря уже о телесном. И что душевное также очень важно, ибо без душевных сил, без душевного участия, равно как и без нашей телесности, невозможно реализовать духовное, воплотить духовность. Как это перекликается с только что приведенным поэтическим образом у Цветаевой!

Наверное, главное в таких попытках обращения к творчеству и душе творческой личности, есть сама попытка понять внутренний мир другого человека, пережить то и так, как он переживал в своей жизни. Поэтому хочу закончить строками из Цветаевой, написавшей: «Я хотела бы друга на всю жизнь и на каждый час (возможность каждого часа). Кто бы мне всегда, даже на смертном одре, радовался».

И о том же, но в стихах:

Наконец-то встретила
Надобного - мне:
У кого-то смертная
Надоба - во мне.

Что для ока - радуга,
Злаку - чернозем -
Человеку - надоба
Человека - в нем.

В этом – во взаимной надобе людей – смысл нашего бытия на земле, так ярко выраженный Цветаевой в ее стихах и подтвержденный бескомпромиссностью всей ее страстной и многотрудной жизни.

«Наконец-то встретила надобного мне…»

Он обнимал ее бережно, едва касаясь, словно держал мотылька или эльфа.

— Тебе не холодно?

— Мы ж как в печке! Эта старая баранья шкура хранит тепло всех солнечных дней с тех пор, как была ягненком.

Накрывшись меховым одеялом, они сидели на деревянной веранде дома Макса под бледными звездами, благодаря Елену Оттобальдовну. Покровительница влюбленных бросила юной паре расшитые подушки и свалявшуюся баранью шкуру, от которой пахло дымом и шашлыками.

— Подумать только — мы родились в один день, только ты на год позже. Разве это не удивительно? — Марина легко скинула со счетов три дня, разъединявшие даты их рождений. Такой пустяк при невероятном количестве совпадений!

— Поверить не могу, что мы знакомы два дня! Это вообще… вообще… нереально!

— Здесь все нереально. Вчера, едва я только дотряслась сюда на арбе из Гурзуфа, сразу почуяла — другой свет. И цвет, и воздух. И все движется по-другому: горы, море, равнины — словно описывают вокруг тебя круги, как планеты вокруг солнца. Думаю, это потому, что здесь все — настоящее. Не декорации.

— Священный день пятого мая! Я бродил с утра, как перед боем, в белой крахмальной рубашке и ждал чего-то невероятного.

— А ведь я могла бы еще месяц торчать в Гурзуфе! Скажи спасибо Максу — очень уж звал.

— Все же судьба есть. Или провидение — оно ведет за руку, и никуда уже не денешься. Когда я первый раз попал сюда, в Коктебель, почему-то определил для себя «пуп земли». И ничему уже не удивлялся.

— Знаешь, что меня сразило? — Марина вскочила, изображая персонажей рассказа: — Макс представил мне: «Это моя мама». Я окаменела: «седые отброшенные назад волосы, профиль Гете с голубым глазом. Белый, серебром шитый длинный кафтан, синие по щиколотку шаровары, казанские сапоги. Переложив из правой в левую дымящуюся папиросу, кивнула: «Здравствуйте!» — голос Марины и впрямь приобрел низкие носовые звуки, а профиль — нечто гетевское.

— Здорово показала! Точно! — Сергей заискрился радостью. — А Макс выглядел совершеннейшим фавном — белый балахон, подпоясанный веревкой, буйная грива перехвачена жгутом из полыни, босой… И бородища рыжая, и глаза — добрейшие! Оживший миф… А ты… Ты волшебница.

— Фея Заветных желаний! — Марина усмехнулась выспренному определению. Так, как они общались с Сергеем, ей еще не приходилось общаться ни с кем. — Ух, как же меня всегда тошнило от пафоса и нежностей. Восторженные вопли, все эти «сюсю-мусю»! Аську колотила. Не выношу фальшь, сюсюканье…

— Я слишком восторженный? Да? — детский испуг Сергея рассмешил Марину.

— Ты — это ты. Единственный экземпляр. Ты — чистейшей воды искренность. Родник.

От Сергея исходило столько открытой нежности, восхищения, явного преклонения! И эти постоянно светящиеся восторгом очи, эти всплески эмоций, восклицания, радость щенка, нашедшего хозяина. Марина сразу поняла — он не фальшивит, а потому запас ее обычного ядовитого насмешничества испарился. Ей тоже хотелось любезничать, быть очаровательной и — о, Господи! — счастливой!

Снизу раздавались смешки и ленивое тявканье собачьей своры, подающей голос для порядка, ведь еды в такой час все равно не выклянчить.

— Это мои хвостатые друзья! Они сразу приняли меня за свою — прическа такая же. Жуткие патлы, — Марина взъерошила отрастающие волосы.

— Самые лучшие и нежные волосы. Золотые… — он провел ладонью по ее затылку. — Ты не можешь не нравиться. Ты открытая, вся прозрачная. Мои сестры Вера и Лиля тебе симпатизируют.

— Вот обидно будет разочаровать! — Марина затянулась новой папиросой. — Я злая, упрямая, грубая, могу надерзить кому угодно.

— Даже городовому?

— В особенности.

— Никогда. Ты понимаешь главное: я застенчивая до чертиков. И самое трудное в таком случае — быть ласковой, нежной. Хмурой и резкой — легче.

— Твоя мама воспитывала вас как мальчиков, без девчачьих нежностей.

— Верно. И я такая получилась — кремень. Но мне все время хочется гладить твои волосы и сочинять про тебя. Вот строфа крутится:

Ребячлив рот его, углами вниз.
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови…

— Конечно, все еще буду переделывать. Но уже звучат: бум-бум-бум-бум…

— Чудесно звучат… Но почему «трагически»? Мне совершенно не мешают мои причудливо скрестившиеся предки.

Марина взглянула косо, прищурившись:

— Крещеный полуеврей — это в России всегда было как-то неудобно. И потом, Сереженька, ну не рождаются такие люди в обычные времена, без плах, подвигов, жертв.

— Верно! Я всю жизнь жаждал подвига! Семья что ли такая — все в герои «призваны». Если какая-нибудь каша заварится — в скобяной лавке приказчиком отсиживаться не буду. Ведь если Россия — твоя родина, то любовь даже сильнее от этих коктейлей получается. Как бы за две древние крови! — Он отбросил пятерней волосы с высокого лба. Марина засмотрелась.

— Нет, ты не понимаешь:

Раскрасавчик! Полукровка!
Кем крещен? В какой купели?

Разве не звучит?

— Насчет красавчика немного смешно. — Он взял Маринины запястья, рассматривая бег синих жилок. — Ты так точно сказала:

Солнцем жилки налиты — не кровью —
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую…

— Странно чувствовать так сильно и так Просто Мимолетность жизни — и свою.

— Верно-то как: не кровью, а солнцем! Солнцем! Я весь свечусь и пылаю. — На его глаза навернулись слезы. — Запомни навсегда — никто тебя как поэта лучше меня понимать не будет. Не сможет просто. Потому что для этого родился Я! И второе — что бы ты ни сделала — ты сделала правильно. Обсуждению не подлежит.

— Это клятва? Тогда и я клянусь. — Марина подняла лицо к самой яркой звезде: — Ты всегда прав, что бы ни сделал. Потому перед звездами, перед всем Мирозданием Волошинским, Карадагом грозным клянусь — верю и буду верить в твою правду, в твое благородство, рыцарство до последнего дня!

…Звезды подмигивали и усмехались — уж они такого насмотрелись: молодых людей во все времена, хлебом не корми — дай поиграть в священные заветы и клятвы — глубину души самоотверженностью измерить. А игры оказываются настоящей жизнью. И тогда именно становится понятно — кто кого пересилит — малость души клятву не вместит, или душа примет клятву и будет светиться ею, как все эти звезды.

…На следующий день, едва поднялось солнце, бродили по горам. Марина в босоножках и синих шароварах — здешней спецодежде. Легко, быстро ходившая, она без затруднений отмахивала километр за километром. Сергею такой марафон давался с трудом.

— Привал. — Марина устроилась в тени и тут же закурила новую папиросу, которые вечерами сама набивала. Пытливо глянула на Сергея, всеми силами скрывавшего одышку.

— Так, по-моему, насчет пользы пеших прогулок ты сказал мне неправду.

— Правду! Я не вру. Никогда, — покраснев, он опустил глаза. — Мне очень полезны прогулки у моря.

— Какая же я дура! У моря, но не по горам! Броди по пляжу, больше я тебя сюда не потащу. — Она и не заметила, как взяла ответственность за него: взяла в сыновья.

— Я так говорю всегда, словно задыхаюсь, это потому что тороплюсь высказать мысль. И потом… мне люди в основном сразу симпатичны, и от этого… От этого волнения дух захватывает.

Сергей в самом деле говорил с легким придыханием и немного восторженно — то ли близостью Марины, то ли моря, то ли всех чудес сразу он был обязан этой легкой нотке взволнованности, напору восторга. Позже Марина уже и представить не могла Сергея, говорящего со спокойным равнодушием, рассказывающего нечто без сверкания глаз и радостной скороговорки.

— Коктебель — сумасшедшая экзотика, особо для тех, кто предпочитает Капри. Елена Оттобальдовна большая оригиналка.

— У нее чутье на небанальности. — Марина выпустила сизые кольца дыма, растворявшиеся в прозрачном воздухе.

В самом деле, мысль осваивать Коктебель могла прийти в голову человеку отчаянному и экстравагантному, каковой и была вдовствующая матушка Максимилиана. Место безводное, лысое, почти безлюдное с крошечной татарско-болгарской деревенькой, громоздящейся на каменистых уступах, мало напоминало крымский курорт. Нужен был особый склад души, чтобы полюбить эту «трагическую землю», напоминающую о сотворении мира. Елена Оттобальдовна, которую даже дети звали «Пра», от «Праматерь», слова, оставшегося после какой-то мистификации, — ходила в кафтане, шароварах и мягких татарских полусапожках.

От нее подхватили моду на шаровары другие гостьи — ведь так удобнее лазить по скалам и взбираться по горным тропинкам!

Мать Волошина купила участок у самого моря и постепенно выстроила необычных очертаний дом — крепость для странников, желающих в ней укрыться.

С годами дом Волошиных в Коктебеле начал «обрастать» людьми, склонными к оригинальности. За комнаты в своем доме Елена Оттобальдовна брала чисто символическую плату, питались в складчину или ходили за две версты в столовую к «добродушнейшей женщине в мире», как вспоминала Цветаева. Было единственное кафе «Бубны» — нечто вроде дощатого сарая, расти санного коктебельскими художниками и поэтами. Здесь можно было съесть горячий бублик, выпить настоящий татарский или турецкий кофе, даже купить шоколад.

Еще зимой Волошин пригласил Марину и Асю провести в Коктебеле лето 1911 года. И вот, позагорав месяц в Гурзуфе, проехав около восьмидесяти километров на певучей арбе по дебрям Восточного Крыма — Марина оказалась в этой мифической, сказочной, чудесной, ни на что не похожей стране — Коктебель. Одним из первых, кого Марина встретила здесь, был Сережа Эфрон. А дальше случилось то, что, видимо, должно было случиться: мера счастья, мера любви, мера трагедии выпала им сполна. Сложный ход выбрала судьба, противопоставляя понятия «Преданность» и «Предательство».

Они узнали друг друга. Сергей сразу и навсегда понял, до глубины осознал особость Марины, ее ни с кем не схожесть. Марина ощутила то, что больше всего ценила в людях — чистоту, верность, чувство чести. А потребность в защите, так заметная в Сергее, подбросила в костер ее влюбленности разом воспламенившееся сочувствие и милосердие. Марина сразу взяла на себя роль старшего, вожака, наставника. Это было мгновенное чувство взаимной любви, не рвущейся к иному обладанию, кроме слияния душ.

Из Коктебеля Марина и Сергей решили поехать в уфимские степи, где Сергей должен был пить кумыс, как уверяли, помогавший при туберкулезе.

Уехали они как супружеская пара. Но в этом определении не было главного — маленькой детали — близости плоти. Не выходило окончательное сближение так просто — не палило огнем, не бросало в костер желания. Да ведь и не венчаны еще — какие тут могут быть сомнения. Хоть и не рьяные православные, а грех.

Никто не берется толковать тему близости Сергея и Марины. Но вообразить плотскую страсть двух юных девственников без всякого опыта, а главное — полюбивших друг друга на такой высокой ноте, что всяческая плоть между душами — уже помеха, — трудно. Другое чувство сияло тут — намоленная радость встречи:

Наконец-то встретила
Надобного — мне:
У кого-то смертная
Надоба — во мне.
Что для ока — радуга
Злаку — чернозем —
Человеку — надоба
Человека — в нем.
Мне дождя и радуги
И руки — нужней
Человека надоба
Рук — в руке моей.

Эти стихи написаны Мариной много позже другому — случайному в бурном течении ее чувств — человеку. На самом деле они о Марине, о ее неизбывном чувстве надобы — потребности в близком человеке. Человеке — неизменно нуждавшемся в ней, в поддержке ее руки. Истинным адресатом этих строк до конца своей жизни, несомненно, оставался Сергей.

Уже из башкирских степей Цветаева писала М. Волошину: «Со многим, что мне раньше казалось слишком трудным, невозможным для меня, я справилась, и со многим еще буду справляться! Мне надо быть очень сильной и верить в себя, иначе совсем невозможно жить!.. Странно почувствовать себя внезапно совсем самостоятельной. Для меня это сюрприз — мне всегда казалось, что кто-то другой будет устраивать мою жизнь…»

Мрачная, ироничная девочка, всегда готовая ощетиниться, укусить противника, преобразилась. Непреклонный эгоизм вдруг превратился в свою противоположность — жажду самопожертвования во имя другого. И кусать, ну совершенно, никого не хотелось!

Марина ринулась заботиться о Сереже с первых дней знакомства, ведь он был еще мальчиком, к тому же с отрочества болен туберкулезом. «Старшинство» сделало ее самостоятельной и свободной. А ей только что исполнилось девятнадцать лет.

«Я смотрю на море - издалека и вблизи, опускаю в него руки - но все оно не мое, я не его. Раствориться и слиться нельзя». Тема невозможности слияния, разделенности двух сущностей, станет постоянной в творчестве Цветаевой. Ее главной мукой в работе и в жизни. Этой максималистке и эгоцентристке, постоянно бросающей вызов смерти, никак не удавалось разбить границу разобщенности между людьми. Границу вражды, пролегающую между душой и плотью. Ведь если и предусмотрела природа моменты полного слияния двух особей - так это в акте любви. Маринин опыт пока говорит о том, что граница плоти враждебна. Она не пыталась и даже не имела желания ее нарушить.

В письме она задает Волошину и самой себе вопрос: «Значит, я не могу быть счастливой?» И, наконец, у нее вырывается признание, открывающее тайну главной беды: «Остается ощущение полного одиночества, которому нет лечения. Тело другого человека - стена, она мешает видеть его душу. О, как я ненавижу эту стену!»

Страстной, пылкой, огненной Цветаевой, исследующей любовь в фазе ее наивысшего горения, как оказалось, мешало тело. Телесная близость искажала духовную, мешала общению на уровне душ… Ей только восемнадцать - впереди жизнь со всеми ее неожиданностями. Она не знает, что совсем рядом море, солнце, Коктебель и рвущийся к ней рыцарь Сергей. Что так близка к осуществлению ее молитва, завершающая «Вечерний альбом»:

Дай понять мне, Христос, что не все только тени,

Дай не тень мне обнять, наконец!

«Наконец-то встретила надобного мне…»

Он обнимал ее бережно, едва касаясь, словно держал мотылька или эльфа.

Тебе не холодно?

Мы ж как в печке! Эта старая баранья шкура хранит тепло всех солнечных дней с тех пор, как была ягненком.

Накрывшись меховым одеялом, они сидели на деревянной веранде дома Макса под бледными звездами, благодаря Елену Оттобальдовну. Покровительница влюбленных бросила юной паре расшитые подушки и свалявшуюся баранью шкуру, от которой пахло дымом и шашлыками.

Подумать только - мы родились в один день, только ты на год позже. Разве это не удивительно? - Марина легко скинула со счетов три дня, разъединявшие даты их рождений. Такой пустяк при невероятном количестве совпадений!

Поверить не могу, что мы знакомы два дня! Это вообще… вообще… нереально!

Здесь все нереально. Вчера, едва я только дотряслась сюда на арбе из Гурзуфа, сразу почуяла - другой свет. И цвет, и воздух. И все движется по-другому: горы, море, равнины - словно описывают вокруг тебя круги, как планеты вокруг солнца. Думаю, это потому, что здесь все - настоящее. Не декорации.

Священный день пятого мая! Я бродил с утра, как перед боем, в белой крахмальной рубашке и ждал чего-то невероятного.

А ведь я могла бы еще месяц торчать в Гурзуфе! Скажи спасибо Максу - очень уж звал.

Все же судьба есть. Или провидение - оно ведет за руку, и никуда уже не денешься. Когда я первый раз попал сюда, в Коктебель, почему-то определил для себя «пуп земли». И ничему уже не удивлялся.

Знаешь, что меня сразило? - Марина вскочила, изображая персонажей рассказа: - Макс представил мне: «Это моя мама». Я окаменела: «седые отброшенные назад волосы, профиль Гете с голубым глазом. Белый, серебром шитый длинный кафтан, синие по щиколотку шаровары, казанские сапоги. Переложив из правой в левую дымящуюся папиросу, кивнула: «Здравствуйте!» - голос Марины и впрямь приобрел низкие носовые звуки, а профиль - нечто гетевское.

Здорово показала! Точно! - Сергей заискрился радостью. - А Макс выглядел совершеннейшим фавном - белый балахон, подпоясанный веревкой, буйная грива перехвачена жгутом из полыни, босой… И бородища рыжая, и глаза - добрейшие! Оживший миф… А ты… Ты волшебница.

Фея Заветных желаний! - Марина усмехнулась выспренному определению. Так, как они общались с Сергеем, ей еще не приходилось общаться ни с кем. - Ух, как же меня всегда тошнило от пафоса и нежностей. Восторженные вопли, все эти «сюсю-мусю»! Аську колотила. Не выношу фальшь, сюсюканье…

Я слишком восторженный? Да? - детский испуг Сергея рассмешил Марину.

Ты - это ты. Единственный экземпляр. Ты - чистейшей воды искренность. Родник.

От Сергея исходило столько открытой нежности, восхищения, явного преклонения! И эти постоянно светящиеся восторгом очи, эти всплески эмоций, восклицания, радость щенка, нашедшего хозяина. Марина сразу поняла - он не фальшивит, а потому запас ее обычного ядовитого насмешничества испарился. Ей тоже хотелось любезничать, быть очаровательной и - о, Господи! - счастливой!

Снизу раздавались смешки и ленивое тявканье собачьей своры, подающей голос для порядка, ведь еды в такой час все равно не выклянчить.

Это мои хвостатые друзья! Они сразу приняли меня за свою - прическа такая же. Жуткие патлы, - Марина взъерошила отрастающие волосы.

Самые лучшие и нежные волосы. Золотые… - он провел ладонью по ее затылку. - Ты не можешь не нравиться. Ты открытая, вся прозрачная. Мои сестры Вера и Лиля тебе симпатизируют.

Вот обидно будет разочаровать! - Марина затянулась новой папиросой. - Я злая, упрямая, грубая, могу надерзить кому угодно.

Даже городовому?

В особенности.

Никогда. Ты понимаешь главное: я застенчивая до чертиков. И самое трудное в таком случае - быть ласковой, нежной. Хмурой и резкой - легче.

Твоя мама воспитывала вас как мальчиков, без девчачьих нежностей.

Верно. И я такая получилась - кремень. Но мне все время хочется гладить твои волосы и сочинять про тебя. Вот строфа крутится:

Ребячлив рот его, углами вниз.

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови…

Конечно, все еще буду переделывать. Но уже звучат: бум-бум-бум-бум…

Чудесно звучат… Но почему «трагически»? Мне совершенно не мешают мои причудливо скрестившиеся предки.

Марина взглянула косо, прищурившись:

Крещеный полуеврей - это в России всегда было как-то неудобно. И потом, Сереженька, ну не рождаются такие люди в обычные времена, без плах, подвигов, жертв.

Странно чувствовать так сильно и так Просто Мимолетность жизни - и свою.

Верно-то как: не кровью, а солнцем! Солнцем! Я весь свечусь и пылаю. - На его глаза навернулись слезы. - Запомни навсегда - никто тебя как поэта лучше меня понимать не будет. Не сможет просто. Потому что для этого родился Я! И второе - что бы ты ни сделала - ты сделала правильно. Обсуждению не подлежит.

Это клятва? Тогда и я клянусь. - Марина подняла лицо к самой яркой звезде: - Ты всегда прав, что бы ни сделал. Потому перед звездами, перед всем Мирозданием Волошинским, Карадагом грозным клянусь - верю и буду верить в твою правду, в твое благородство, рыцарство до последнего дня!

Марина Цветаева. Неправильная любовь Бояджиева Людмила Григорьевна

«Наконец-то встретила надобного мне…»

Он обнимал ее бережно, едва касаясь, словно держал мотылька или эльфа.

Тебе не холодно?

Мы ж как в печке! Эта старая баранья шкура хранит тепло всех солнечных дней с тех пор, как была ягненком.

Накрывшись меховым одеялом, они сидели на деревянной веранде дома Макса под бледными звездами, благодаря Елену Оттобальдовну. Покровительница влюбленных бросила юной паре расшитые подушки и свалявшуюся баранью шкуру, от которой пахло дымом и шашлыками.

Подумать только - мы родились в один день, только ты на год позже. Разве это не удивительно? - Марина легко скинула со счетов три дня, разъединявшие даты их рождений. Такой пустяк при невероятном количестве совпадений!

Поверить не могу, что мы знакомы два дня! Это вообще… вообще… нереально!

Здесь все нереально. Вчера, едва я только дотряслась сюда на арбе из Гурзуфа, сразу почуяла - другой свет. И цвет, и воздух. И все движется по-другому: горы, море, равнины - словно описывают вокруг тебя круги, как планеты вокруг солнца. Думаю, это потому, что здесь все - настоящее. Не декорации.

Священный день пятого мая! Я бродил с утра, как перед боем, в белой крахмальной рубашке и ждал чего-то невероятного.

А ведь я могла бы еще месяц торчать в Гурзуфе! Скажи спасибо Максу - очень уж звал.

Все же судьба есть. Или провидение - оно ведет за руку, и никуда уже не денешься. Когда я первый раз попал сюда, в Коктебель, почему-то определил для себя «пуп земли». И ничему уже не удивлялся.

Знаешь, что меня сразило? - Марина вскочила, изображая персонажей рассказа: - Макс представил мне: «Это моя мама». Я окаменела: «седые отброшенные назад волосы, профиль Гете с голубым глазом. Белый, серебром шитый длинный кафтан, синие по щиколотку шаровары, казанские сапоги. Переложив из правой в левую дымящуюся папиросу, кивнула: «Здравствуйте!» - голос Марины и впрямь приобрел низкие носовые звуки, а профиль - нечто гетевское.

Здорово показала! Точно! - Сергей заискрился радостью. - А Макс выглядел совершеннейшим фавном - белый балахон, подпоясанный веревкой, буйная грива перехвачена жгутом из полыни, босой… И бородища рыжая, и глаза - добрейшие! Оживший миф… А ты… Ты волшебница.

Фея Заветных желаний! - Марина усмехнулась выспренному определению. Так, как они общались с Сергеем, ей еще не приходилось общаться ни с кем. - Ух, как же меня всегда тошнило от пафоса и нежностей. Восторженные вопли, все эти «сюсю-мусю»! Аську колотила. Не выношу фальшь, сюсюканье…

Я слишком восторженный? Да? - детский испуг Сергея рассмешил Марину.

Ты - это ты. Единственный экземпляр. Ты - чистейшей воды искренность. Родник.

От Сергея исходило столько открытой нежности, восхищения, явного преклонения! И эти постоянно светящиеся восторгом очи, эти всплески эмоций, восклицания, радость щенка, нашедшего хозяина. Марина сразу поняла - он не фальшивит, а потому запас ее обычного ядовитого насмешничества испарился. Ей тоже хотелось любезничать, быть очаровательной и - о, Господи! - счастливой!

Снизу раздавались смешки и ленивое тявканье собачьей своры, подающей голос для порядка, ведь еды в такой час все равно не выклянчить.

Это мои хвостатые друзья! Они сразу приняли меня за свою - прическа такая же. Жуткие патлы, - Марина взъерошила отрастающие волосы.

Самые лучшие и нежные волосы. Золотые… - он провел ладонью по ее затылку. - Ты не можешь не нравиться. Ты открытая, вся прозрачная. Мои сестры Вера и Лиля тебе симпатизируют.

Вот обидно будет разочаровать! - Марина затянулась новой папиросой. - Я злая, упрямая, грубая, могу надерзить кому угодно.

Даже городовому?

В особенности.

Никогда. Ты понимаешь главное: я застенчивая до чертиков. И самое трудное в таком случае - быть ласковой, нежной. Хмурой и резкой - легче.

Твоя мама воспитывала вас как мальчиков, без девчачьих нежностей.

Верно. И я такая получилась - кремень. Но мне все время хочется гладить твои волосы и сочинять про тебя. Вот строфа крутится:

Ребячлив рот его, углами вниз.

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови…

Конечно, все еще буду переделывать. Но уже звучат: бум-бум-бум-бум…

Чудесно звучат… Но почему «трагически»? Мне совершенно не мешают мои причудливо скрестившиеся предки.

Марина взглянула косо, прищурившись:

Крещеный полуеврей - это в России всегда было как-то неудобно. И потом, Сереженька, ну не рождаются такие люди в обычные времена, без плах, подвигов, жертв.

Верно! Я всю жизнь жаждал подвига! Семья что ли такая - все в герои «призваны». Если какая-нибудь каша заварится - в скобяной лавке приказчиком отсиживаться не буду. Ведь если Россия - твоя родина, то любовь даже сильнее от этих коктейлей получается. Как бы за две древние крови! - Он отбросил пятерней волосы с высокого лба. Марина засмотрелась.

Нет, ты не понимаешь:

Раскрасавчик! Полукровка!

Кем крещен? В какой купели?

Разве не звучит?

Насчет красавчика немного смешно. - Он взял Маринины запястья, рассматривая бег синих жилок. - Ты так точно сказала:

Солнцем жилки налиты - не кровью -

На руке, коричневой уже.

Я одна с моей большой любовью

К собственной моей душе.

Жду кузнечика, считаю до ста,

Стебелек срываю и жую…

Странно чувствовать так сильно и так Просто Мимолетность жизни - и свою.

Верно-то как: не кровью, а солнцем! Солнцем! Я весь свечусь и пылаю. - На его глаза навернулись слезы. - Запомни навсегда - никто тебя как поэта лучше меня понимать не будет. Не сможет просто. Потому что для этого родился Я! И второе - что бы ты ни сделала - ты сделала правильно. Обсуждению не подлежит.

Это клятва? Тогда и я клянусь. - Марина подняла лицо к самой яркой звезде: - Ты всегда прав, что бы ни сделал. Потому перед звездами, перед всем Мирозданием Волошинским, Карадагом грозным клянусь - верю и буду верить в твою правду, в твое благородство, рыцарство до последнего дня!

…Звезды подмигивали и усмехались - уж они такого насмотрелись: молодых людей во все времена, хлебом не корми - дай поиграть в священные заветы и клятвы - глубину души самоотверженностью измерить. А игры оказываются настоящей жизнью. И тогда именно становится понятно - кто кого пересилит - малость души клятву не вместит, или душа примет клятву и будет светиться ею, как все эти звезды.

…На следующий день, едва поднялось солнце, бродили по горам. Марина в босоножках и синих шароварах - здешней спецодежде. Легко, быстро ходившая, она без затруднений отмахивала километр за километром. Сергею такой марафон давался с трудом.

Привал. - Марина устроилась в тени и тут же закурила новую папиросу, которые вечерами сама набивала. Пытливо глянула на Сергея, всеми силами скрывавшего одышку.

Так, по-моему, насчет пользы пеших прогулок ты сказал мне неправду.

Правду! Я не вру. Никогда, - покраснев, он опустил глаза. - Мне очень полезны прогулки у моря.

Какая же я дура! У моря, но не по горам! Броди по пляжу, больше я тебя сюда не потащу. - Она и не заметила, как взяла ответственность за него: взяла в сыновья.

Я так говорю всегда, словно задыхаюсь, это потому что тороплюсь высказать мысль. И потом… мне люди в основном сразу симпатичны, и от этого… От этого волнения дух захватывает.

Сергей в самом деле говорил с легким придыханием и немного восторженно - то ли близостью Марины, то ли моря, то ли всех чудес сразу он был обязан этой легкой нотке взволнованности, напору восторга. Позже Марина уже и представить не могла Сергея, говорящего со спокойным равнодушием, рассказывающего нечто без сверкания глаз и радостной скороговорки.

Коктебель - сумасшедшая экзотика, особо для тех, кто предпочитает Капри. Елена Оттобальдовна большая оригиналка.

У нее чутье на небанальности. - Марина выпустила сизые кольца дыма, растворявшиеся в прозрачном воздухе.

В самом деле, мысль осваивать Коктебель могла прийти в голову человеку отчаянному и экстравагантному, каковой и была вдовствующая матушка Максимилиана. Место безводное, лысое, почти безлюдное с крошечной татарско-болгарской деревенькой, громоздящейся на каменистых уступах, мало напоминало крымский курорт. Нужен был особый склад души, чтобы полюбить эту «трагическую землю», напоминающую о сотворении мира. Елена Оттобальдовна, которую даже дети звали «Пра», от «Праматерь», слова, оставшегося после какой-то мистификации, - ходила в кафтане, шароварах и мягких татарских полусапожках.

От нее подхватили моду на шаровары другие гостьи - ведь так удобнее лазить по скалам и взбираться по горным тропинкам!

Мать Волошина купила участок у самого моря и постепенно выстроила необычных очертаний дом - крепость для странников, желающих в ней укрыться.

С годами дом Волошиных в Коктебеле начал «обрастать» людьми, склонными к оригинальности. За комнаты в своем доме Елена Оттобальдовна брала чисто символическую плату, питались в складчину или ходили за две версты в столовую к «добродушнейшей женщине в мире», как вспоминала Цветаева. Было единственное кафе «Бубны» - нечто вроде дощатого сарая, расти санного коктебельскими художниками и поэтами. Здесь можно было съесть горячий бублик, выпить настоящий татарский или турецкий кофе, даже купить шоколад.

Еще зимой Волошин пригласил Марину и Асю провести в Коктебеле лето 1911 года. И вот, позагорав месяц в Гурзуфе, проехав около восьмидесяти километров на певучей арбе по дебрям Восточного Крыма - Марина оказалась в этой мифической, сказочной, чудесной, ни на что не похожей стране - Коктебель. Одним из первых, кого Марина встретила здесь, был Сережа Эфрон. А дальше случилось то, что, видимо, должно было случиться: мера счастья, мера любви, мера трагедии выпала им сполна. Сложный ход выбрала судьба, противопоставляя понятия «Преданность» и «Предательство».

Они узнали друг друга. Сергей сразу и навсегда понял, до глубины осознал особость Марины, ее ни с кем не схожесть. Марина ощутила то, что больше всего ценила в людях - чистоту, верность, чувство чести. А потребность в защите, так заметная в Сергее, подбросила в костер ее влюбленности разом воспламенившееся сочувствие и милосердие. Марина сразу взяла на себя роль старшего, вожака, наставника. Это было мгновенное чувство взаимной любви, не рвущейся к иному обладанию, кроме слияния душ.

Из Коктебеля Марина и Сергей решили поехать в уфимские степи, где Сергей должен был пить кумыс, как уверяли, помогавший при туберкулезе.

Уехали они как супружеская пара. Но в этом определении не было главного - маленькой детали - близости плоти. Не выходило окончательное сближение так просто - не палило огнем, не бросало в костер желания. Да ведь и не венчаны еще - какие тут могут быть сомнения. Хоть и не рьяные православные, а грех.

Никто не берется толковать тему близости Сергея и Марины. Но вообразить плотскую страсть двух юных девственников без всякого опыта, а главное - полюбивших друг друга на такой высокой ноте, что всяческая плоть между душами - уже помеха, - трудно. Другое чувство сияло тут - намоленная радость встречи:

Наконец-то встретила

Надобного - мне:

У кого-то смертная

Надоба - во мне.

Что для ока - радуга

Злаку - чернозем -

Человеку - надоба

Человека - в нем.

Мне дождя и радуги

И руки - нужней

Человека надоба

Рук - в руке моей.

Эти стихи написаны Мариной много позже другому - случайному в бурном течении ее чувств - человеку. На самом деле они о Марине, о ее неизбывном чувстве надобы - потребности в близком человеке. Человеке - неизменно нуждавшемся в ней, в поддержке ее руки. Истинным адресатом этих строк до конца своей жизни, несомненно, оставался Сергей.

Уже из башкирских степей Цветаева писала М. Волошину: «Со многим, что мне раньше казалось слишком трудным, невозможным для меня, я справилась, и со многим еще буду справляться! Мне надо быть очень сильной и верить в себя, иначе совсем невозможно жить!..Странно почувствовать себя внезапно совсем самостоятельной. Для меня это сюрприз - мне всегда казалось, что кто-то другой будет устраивать мою жизнь…»

Мрачная, ироничная девочка, всегда готовая ощетиниться, укусить противника, преобразилась. Непреклонный эгоизм вдруг превратился в свою противоположность - жажду самопожертвования во имя другого. И кусать, ну совершенно, никого не хотелось!

Марина ринулась заботиться о Сереже с первых дней знакомства, ведь он был еще мальчиком, к тому же с отрочества болен туберкулезом. «Старшинство» сделало ее самостоятельной и свободной. А ей только что исполнилось девятнадцать лет.

Из книги Книга для внучек автора Аллилуева Светлана Иосифовна

3 НАКОНЕЦ - СЫН Дорога в город из аэропорта Шереметьево долгая, и, насколько я припоминаю, она шла через леса и сельскую местность. Теперь же мы очень скоро въезжаем в полосу пригородов Москвы, и уже нет никакого отдыха от монотонности одинаковых многоквартирных блоков,

Из книги Герман Гессе, или Жизнь Мага автора Сенэс Мишель

Глава VI НАКОНЕЦ-ТО ПОЭ! … позже он стал сочинять стихи… мало-помалу овладевая искусством говорить вещи на первый взгляд простые, неприметные и, однако, волновать ими души слушателей, как ветер - гладь воды… Г. Гессе. Поэт В шесть часов вечера 20 ноября 1896 года Мария

Из книги Мадонна [В постели с богиней] автора Тараборелли Рэнди

И наконец… Нью-Йорк! Правда это или нет (никогда нельзя быть полностью уверенным в том, что рассказывает отличающаяся пылким воображением Мадонна), но приезд Мадонны в Нью-Йорк в июле 1978 года прошел благополучно. В соответствии с образом современной Золушки она вышла из

Из книги Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны автора Рихтхофен Манфред фон

НАКОНЕЦ! Августовское солнце было невыносимо жарким на песчаном аэродроме в Ковеле. Когда мы болтали между собой, один из моих товарищей сказал: «Сегодня великий Бельке приедет навестить нас. Или, скорее, своего брата!» Вечером великий человек действительно прибыл. Все

Из книги Сколько стоит человек. Тетрадь девятая: Чёрная роба или белый халат автора Керсновская Евфросиния Антоновна

Наконец клюнуло За то, что мне не повезло на 11-й шахте, я должна еще раз поблагодарить свою судьбу. Или ангела-хранителя? Попав на шахту 13/15, я вытянула тот единственный выигрышный билет, который вернул мне веру, надежду и любовь - веру в справедливость, надежду на победу и

Из книги Людовик XIV автора Дешодт Эрик

Война, наконец-то! В 1667 году Людовик начинает так называемую Деволюционную войну. Это его первая война, если не считать имевший место два года назад конфликт с Англией, целью которого было поддержать голландцев, в ту пору союзников Франции. Лондон отнял у них остров Горе

Из книги Цветок пустыни автора Миллер Кэтлин

10. Наконец-то свобода После той ночи, когда я заехала Хаджи по физиономии скалкой, ни одна душа в доме никогда не упоминала об этом происшествии. Я бы, пожалуй, решила, что мне все это привиделось в кошмарном сне, если бы не одно существенное обстоятельство: когда мы с ХаджиЯ встретила весну и узнала слово «гроб» Наступившая весна отвоевывала все больше и больше прав. Это была моя первая весна на детдомовском пятачке, где собрано столько горя и столько людских пороков. Сюда как в пропасть кидали никому не нужных больных детей. И

Из книги Одна жизнь - два мира автора Алексеева Нина Ивановна

Я снова встретила Евгения Львовича Как-то в центре города, недалеко от Большого театра я быстро влетела в трамвай, который почти тронулся с места, и мне показалось, что как будто кто-то еще бросился за трамваем, но не успел. Это был Евгений Львович. «Господи, до сих пор не

Из книги Татьяна Самойлова автора Ярошевская Анна

Наконец-то мама! После съемок «Анны Карениной» случился еще один брак - с цирковым администратором Эдуардом Мошковичем. Именно Мошкович подарил Самойловой счастье материнства.С третьим мужем, администратором Эдуардом Мошковичем, Самойлова познакомилась в Доме кино.

Из книги В саду памяти автора Ольчак-Роникер Иоанна

Наконец-то! Какое удивительное чувство - погружаться в туман прошлого, следя за тем, как действовало Предопределение, сводя друг с другом людей, которым я опосредовано обязана своим собственным существованием. Однажды осенним днем 1899 года Макс Горвиц привел в дом

Из книги Что сделала бы Грейс? Секреты стильной жизни от принцессы Монако автора Маккинон Джина

Когда Грейс встретила Дэвида… и Грэма… и Роберта… Хотя большинство друзей Грейс были женщинами, она также получала удовольствие от многолетних дружеских отношений с самыми разными мужчинами, включая актера Дэвида Нивена. Вопрос в том, были ли они с Нивеном «просто

Из книги Я – Фаина Раневская автора Раневская Фаина Георгиевна

В 1915 году Москва вновь встретила Фаину неласково. Но на этот раз ей помог случай – судьбоносная встреча с Екатериной Васильевной Гельцер. Деньги таяли со страшной скоростью, а заработков не было. Единственной подработкой, которую ей удалось найти, стало участие в

Из книги Дети войны. Народная книга памяти автора Коллектив авторов

В Австрии я встретила русских подпольщиков Зубовская (Подгаецкая) Людмила Семеновна, 1927 г.р Малолетняя узница трудового лагеря в г. Айзеренц (Австрия), Равенсбрюк (Германия), Нойенгамме (Гамбург). Участница войны, инвалид III группы.10 июня 1942 года нас погнали на вокзал. Здесь