Кризис и конец эпохи идеологий

Особенность сегодняшнего кризиса состоит в глобальной растерянности. Люди чувствуют себя неуверенно по всему свету. Никто не понимает, что, по-хорошему, надо делать. При этом ничего действительно страшного и непоправимого не произошло, по крайней мере пока. Но в воздухе словно носится ощущение медленно, но неотвратимо надвигающихся грозных событий. Как заметил один ироничный блогер в Живом Журнале, «перед тем как выплюнуть, Бог нас жует медленно, как жвачку».

Что-то похожее было перед самым распадом Советского Союза. Уже за год-полтора до августовского путча (или неудачной августовской попытки контрреволюции) и Бело-вежских соглашений стало понятно, что скоро страна станет совсем другой. Крах СССР, болезненный слом прежнего образа жизни и шоковые реформы приближались тоже мед-ленно, не торопясь, что называется, «с оттяжкой».

Однако, что на самом деле означает нынешний медленный, затянутый темп кризиса? Может быть, на самом деле всё не так уж и плохо, и нас только зря пугают, как говорят, специально «кошмарят»? В этом и состоит задача СМИ — им постоянно нужна сенсация. Что может быть понятнее для прессы, чем производить апокалиптические прогнозы, растянутые на долгие месяцы? Зато они постоянно будут держать в напряжении аудиторию и всякий раз восприниматься как сенсация. Полуистерическое внимание публики обеспечено. А там, глядишь, все забудется: страшен сон, да милостив Бог.

Нынешняя Россия — не идеологическая страна

Действительно, нам не дано предугадать, чем нынешние события обернутся. Нельзя знать свою будущую историю. Может, всё обойдется. Однако в сегодняшней ситуации удивляет та готовность, с которой именно у нас стали встречать плохие новости. Растерянность везде, но, возможно, нигде нет такого настроения, что всё это не случайно. Словно здесь, в России, люди в глубине души уже задолго до официально объявленного кризиса были готовы к глобальному, тотальному срыву.

Связано это с тем, что с падением Советского Союза у нас больше не было идеологического проекта, который был бы общим для всех. Для кого-то общественным идеалом выступила либеральная демократия, для кого-то советский социализм, для кого-то Византийская империя, но решающего общего согласия по этому вопросу не было. Этим была вызвана путинская оборонительная политика, преимущественно тактического порядка, направленная на удержание и стабилизацию. Сегодняшняя Россия — не идеологическая страна. Чувство глубинной неуверенности в немалой степени имело место из-за отсутствия четкого плана «как нам обустроить Россию», с которым было бы согласно решающее большинство общества. Отсюда и неуверенность — от неопределённости с ответом на вопрос, в какой же стране и в каком мире мы живём?

Сегодняшний кризис — это кризис идеологии как таковой

Теперь вдруг глубинное чувство неуверенности и неопределенности оказалось присуще не только нам. Ведь если сравнить смертельный советский кризис двадцатилетней давности и кризис нынешний, уже всемирный, вот что можно заметить. Тогда у нас, разуверившись в идеологии коммунистической, захотели капитализма. Уверенность в «прекрасном далеке» основывалась на том, что под рукой была готовая «модель по сборке» ― либерально-демократическая идеология. Был под рукой и наглядный пример того, что все будет хорошо, ― Запад. Там люди своими мозгами и руками создали себе «нормальную» жизнь, наконец-то надежно и удобно устроились на Земле в отличие от нас, горемык. Поэтому тот кризис проходил в каком-то экстазе, упоительной горячке. В Германии радостно сносили Берлинскую стену, стирая границу между Востоком и Западом, и мы этому радовались тоже. Музыкальным фоном радикальных перемен была «Ода к радости» Бетховена на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»!

Сегодня же приветствий надвигающейся грозе не слышно совсем. На этот раз под рукой нет ни готовой идеологической модели для сборки, ни конкретного примера того, где знают и умеют как надо. Дала сбой система западного образа и устройства жизни в целом. Под вопрос поставлена не только модель финансового капитализма, но и связанная с ним либерально-демократическая идеология. Оказывается, и она тоже не гарантирует надежного существования на Земле.

Однако особенность «текущего момента» в том, что на смену демократическому либерализму не приходит никакой другой идеологии, которая могла бы выступить ему альтернативой во всемирном масштабе. Ведь идеология лишь тогда идеология, когда ее претензии носят универсальный характер, когда она претендует на целый мир, на то, что только на ее основе можно надежно устроиться на Земле. Тем самым возникает вопрос: не означает ли сегодняшний кризис, связанный с этим кризис либеральной модели и отсутствие модели альтернативной начало конца новоевропейской эпохи идеологий вообще?

Что такое идеология

Термин «идеология» ввёл французский философ и экономист А.Л.К. Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения об идеях, которые позволят установить твёрдые основы для политики и этики. Идеология как таковая — это новоевропейский феномен, связанный с попыткой эмансипации человека от религии в Новое и Новейшее время. Суть его в том, что идеология претендует на понимание логики истории, на проникновение в эту логику и на обладание знанием, как должно быть устроено человеческое общество. Идеология строится рациональными средствами, апеллирует к рациональному знанию и предлагает проекты того или иного типа общественного устройства, которые человечество своими силами должно воплотить в реальной жизни. Поэтому идеология представляет собой попытку человека надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы и разум. В этом смысле понятие «христианская идеология» — не меньший оксюморон, чем деревянное железо. Естественно, я не хочу сказать, что не может быть обществ, где господствующей формой общественного сознания будет христианство или другая религия. Но христианство неидеологично и неполитично. Оно ориентирует не на земное самоустроение, а скорее на отказ от него в надежде на помощь Бога.

При этом нынешние призывы срочно создать новую «четвертую теорию» ни к чему реально не ведут. Они лишь подчеркивают нынешнюю нехватку «теории» как таковой и растерянность человека перед вопросом, как же ему теперь быть.

К этому можно присовокупить, что неслучайно сейчас наблюдается вырождение политики. Нынешние ведущие политические деятели выглядят несерьёзно. Так венесуэльский Уго Чавес или боливийский президент Эво Моралес — скорее, пародия на кубинских революционеров соро-калетней давности, а, например, Николя Саркози — пародия на де Голля. Разочарование в политике и разочарование в идеологиях — феномены взаимосвязанные: оказывается, они не могут дать то, что обещают. И соответственно, на политической сцене, которая во многом уже лишь по инерции считается сферой соперничества и борьбы идеологий, ведущими деятелями оказываются полупародийные фигуры. Стоит только посмотреть на предыдущего прези-дента США или президента нынешнего. Это, скажем так, не Рузвельты, не гении. Например, при взгляде на Б. Обаму возникает стойкое подозрение, что он на самом деле ничего не может и ничего не решает, а являет собой сугубо имиджевый проект.

Три главных идеологии

Либерализм, коммунизм и фашизм — вот три основные доминирующие политические теории, которые, как пишет французский консерватор Ален де Бенуа, породили множество промежуточных идеологических течений в ХХ веке (1).

Он отмечает, что «теории, которые появились позже, раньше других исчезли. Фашизм, появившись позже всех, погиб быстрее всех остальных. Потом коммунизм. Либерализм — самая старая из трёх этих теорий — исчезает последним» (2).
Либерализм из этих трех основных идеологий наименее экспансионистский. В отличие от коммунизма он оставляет известное пространство свободы за религией. В либерализме как идейном умонаст роении вообще есть некоторое доверие к данностям жизни. Как писал Фридрих Хайек, «проследив совокупный эффект индивидуальных действий, мы обнаружим, что многие институты, на которых зиждутся человеческие достижения, возникли и функционируют без участия изобретающего и направляющего разума; что, по выражению Адама Фергюсона, «нации спотыкаются об установления, которые являются на самом деле результатом человеческих действий, а не человеческого намерения» (3).

В то же время одна из определяющих черт либерализма лежит в области скорее антропологической — это понимание человека как самодостаточного автономного существа, исполненного «нервного чувства собственного достоинства», — по выражению нашего Константина Леонтьева. Коммунизм — это ставка на коллективное «мы», которое для фи-лософии коммунизма является подлинным основанием и средоточием бытия. Либерализм же — это ставка на индивидуальное «я» как на своего собственного господина. Кто более эффективен в освоении мира — индивидуальное раскрепощенное «я» или коллективное, объединенное «мы» — вот один из центральных пунктов расхождений между коммунизмом и либерализмом.

Смертельный кризис идеологии коммунизма и коммунистического строя случился 20 лет назад. Коллективное «мы» проиграло битву претендующему на автономию индивидуальному «я», потому что основанный на последнем строй жизни был одновременно и более гибким, и в то же время более отвечал внутреннему человеческому тщеславию и гордости. Если при коммунизме я лично должен еще смиряться перед партией и государством, отвечать их строгим, драконовским нормам, то при современном капитализме я могу вести уже почти какой угодно образ жизни. Однако, похоже, оказалось, что Вавилон — это всё же не очень надолго.

Правда, даже если мы правы в своем прогнозе наступившей смены эпох, понятно, что происходить она будет не одномоментно. Прошлое всегда уходит не сразу, оно словно исчезает или осыпается частями. Не стоит ждать, что уже завтра нас ждет новый мир. Будущее будет отвоевывать себе место постепенно, а прошлое еще долго будет сопротивляться и цепляться за жизнь. Так, долго и постепенно уходила, сдавала поле боя античность, а потом, почти через тысячу лет - Средневековье.

Кризис - это суд

Слово “кризис” пришло из античности. По-древнегречески оно означает “суд”. Если кризис понимать как суд над зарвавшимся человечеством, то нелепо рассчитывать на, как говорят, “урегулирование кризиса”, на удачную “борьбу с кризисом”. Подсудимый не способен бороться с судом, по крайней мере, на равных. Суд заканчивается лишь приговором. Лишь в этом смысле судебное дело может быть “урегулировано”. И побег здесь тоже исключён. В сфере бытия, как отмечал М. Бахтин, алиби быть не может.

Окончательный приговор нынешнего суда-кризиса пока не озвучен, как и наказание. Но на сегодняшнем примере практически панического восприятия даже начальной стадии будущих весьма вероятных потрясений можно сделать вывод, что прочно устроиться человеку на Земле не получится, это невозможно. Человек и сам это в самой глубине души знает, иначе нынешних массовых панических настроений бы не было. Провозглашенный двадцать лет назад Ф. Фукуямой “конец истории” и необратимая победа либеральной идеологии также несбыточны, как и светлое коммунистическое будущее.

Что же касается России как неидеологической страны, то здесь можно, как это ни странно, попытаться извлечь из слабости силу. То, что совсем недавно представлялось очевидным недостатком, может парадоксальным образом обернуться преимуществом. В условиях конца идеологий отсутствие у нас господствующей идеологии дает нам бόльшую степень свободы, чем у западных стран. Мы не привязаны ни к какому проекту, и значит, у нас более широкий горизонт зрения, и поэтому больше возможностей для действия.

Кроме того, мы, возможно, еще не успели привыкнуть к материальному достатку, который на исторически относительно непродолжительное время организовала у себя западная цивилизация и который мы в течение уж совсем короткого времени пытались устроить и у себя. Никогда человечество, по крайней мере, его значительная часть, не жила так обеспеченно, как во второй половине ХХ века. Но разве кто-то давал стопроцентную гарантию, что это будет длиться вечно? А что касается нас, то, как говорил с некоторым надрывом и в то же время со смирением Василий Шукшин, “никогда хорошо не жили, не хрена и начинать”.

Неважно жить в материальном плане - это только к лучшему в том смысле, что такое положение дел продолжает длить историю. В христианской теологии последние времена однозначно связываются с временами всеобщего материального благополучия. Человек такой эпохи гораздо менее способен и к творчеству, и к самопожертвованию.

Однако отход от принципа идеологии как попытки деятельного самоустроения на Земле не обязательно означает отказа от активности вообще. По-своему может быть предельно деятелен торговец, по-своему офицер, по-своему монах. Вопрос в том, на что активная деятельность направлена: попытка ли это самодовольного самоустроения и самовозвышения, или это следование ценностям более высоким, чем земные ориентиры.

2 Там же. С. 28.

3 Хайек Ф. Индивидуализм истинный и ложный // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (первая половина ХХ века). М., 2000. С. 389-390.

Христиане - соль мира и в этом смысле слова: осоливать мир - значит наполнять его смыслами Зова; исцелять его приобщением к смыслам Зова; звать его на пути Господни, и это осуществляется именно как ответ на вызовы.

Чистые люди чужие лица не пачкают.

Вся суть человеческой природы в словах «что отдал, то твоё». Человек - пуст, он усваивает лишь отдавая, потому что то, что сумел отдать - только и есть усвоенное, а всё по-настоящему усвоенное стремится быть отданным.

Идущий верным путём, как только встанет на него, найдёт своих исторических попутчиков.

Нимбы, как у святых, есть у всех людей, только не все люди встретились со своими нимбами.

Человек смертен потому, что не выбирает бессмертие, т.е. Бога.

Красивые этикетки, наклеенные на некрасивые поступки, не могут изменить суть. Называть уродство красотой может либо глупец, либо подлец, либо безумец.

Люди до сих пор старательно ищут кусты, в которых можно спрятаться от Бога, от жизни, как она есть, от себя, потому им так дороги лопухи лжи и обмана, мыльные пузыри иллюзий, и так ненавистна правда.

Каждый из нас в своём аду, но рай - общий.

Все ищут места себе в другом, но мало кто ищет место другому в себе, мало кто готовит себя для другого.

Мудрость не в книгах, а в Луче, которым пишут и читают настоящие книги. Приобщившийся к Лучу - мудр, а не приобщившийся - глуп.

Люди спорят о сути вещей, придавая большее значение своим мнениям о ней, нежели самой сути.

Всё настоящее - действует. Дары у каждого свои, и люди действуют, исходя из даров. А ряженые - имитируют действие, чтобы скрыть свою ненастоящесть. Ряженые всегда намереваются торчать напоказ.

Русская философия мне напоминает черепаху Зенона, которая впереди Ахиллеса только потому, что ищет не дробное знание, а целое - т. е. Сердце.

В смирение не надо рядиться, потому что в смирение человека одевает Бог. Кто обрёл истину, в том будет и нужная форма - смирение. Смирение - одежда истины. А кто самочинно рядится в одежды смирения, чтобы казаться смиренным, тот и выглядит неприглядно, и затрудняет себе восхождение к Богу.

Человек - не функция, а бытие.

Много шума - всегда из ничего: чем больше пользы, тем меньше шума.

Я боюсь знать - знающие врут.

Бездарных людей не бывает наверное, но есть пренебрегшие даром, неразвитые, плоские. Ведь дар - это не столько данность, сколько заданность. То есть, человек должен быть устремлённым навстречу дару, жаждать его, должен расти, питаясь вожделенным. Правильная жажда и устремлённость - в основе всего.

Есть информация, которая как мусор засоряет мозги своей бесполезностью. Приняв в себя ненужное, человек отнимает место в голове у важного и крайне необходимого.

Быстрыми штрихами изображает лицо человека художник на морской набережной или на пешеходной городской улочке, но привычные его руки, опытный глаз схватывают что-то такое важное, глубокое, скрытое в человеке. Вот и мы решили рисовать портреты отцов. А пока работает художник, поговорим с нашими героями об их отцах и собственном отцовстве, о детстве и детях. И в разговоре этом, может быть, проявятся очень личные, особенные для каждого переживания. А в целом эти портреты, мы надеемся, позволят нам лучше узнать мужчин современной России в контексте прошлого и будущего.

Родился в 1970 году городе Фрунзе (Бишкек). Окончил философский и филологический факультеты МГУ. Кандидат философских наук, преподаватель философии, журналист, сотрудничает с журналами «Фома» и «Вопросы философии», сотудрник общества слепоглухих «Эльвира». Живет в городе Железнодорожный, Московская область. Женат. Трое детей: Маша (2005 г.р.), Варя (2008 г.р.), Дуня (2011 г.р.).

О счастливом детстве и необщительном веселом папе

Мой отец был инженером. За что я своему отцу сильно благодарен – за то, что в детстве он очень много со мной возился . В выходные мы ходили на шашлыки, купаться, и вообще много времени проводили вместе. Это было очень близкое общение и очень доверительные отношения. Не в том плане, что я ему все рассказывал, а он меня чему-то учил, а в том плане, что я понимал: мои интересы – это его интересы , я ему всегда интересен, и все, что может, он для меня сделает.

Когда, повзрослев, узнал, что он считается необщительным, я очень сильно удивился . Я этой его замкнутости почему-то совсем не ощущал… Думаю, что беззаботный смех, который у меня бывает в общении с моими детьми, передался мне от отца, потому что я хорошо помню моменты нашего общего веселья, когда ему смешно и мне смешно .

В 18 лет я поступил в МГУ и за три тысячи километров уехал из родного дома. Я ощущал себя уже на пороге новой жизни… А дома – ну, родители и родители… Только потом, с возрастом я стал понимать, что мне с ними повезло и какую-то осознанную благодарность испытал лишь тогда. Я реально понимаю, что у меня было счастливое детство. Я знаю, что многие дети попадают в травматические ситуации по вине взрослых, но я не могу сказать, что у меня такое было. Ко мне родители всегда относились бережно, может, наоборот уж слишком меня опекали, поэтому я не очень умею по дому всё делать . Я думаю, что они слишком любили и на себя всё брали. Может, потому что я был один в семье. Но, на самом деле, я всегда много работал. Учился хорошо, читал много, спортом занимался. То есть, я не был бездельником и лентяем.

О мире в семье и забитых гвоздях

Что-то делать по дому минимальное я стал учиться в семье. Могу розетку обратно закрепить, если она выпала, например. И буквально революция недавно произошла, я сделал полочку для шкафа . Раньше себе такое представить было невозможно, и я еще городился своей тонкостью натуры! Гордиться тут нечем. Это может быть умилительно первое время, а потом реально начинает раздражать близких… Если ты хочешьмира в семье, учись забивать гвозди .

Действительно, это может быть человеку не дано. Присутствует некая врожденная косорукость. Другое дело, что косорукость всегда можно довести до минимально приемлемого уровня и не говорить в самоупоении, что проза жизни тебя не интересует . Семья – это такая школа работы над собой на самом деле.

Жена не работает, в основном детьми занимается . Старшая Маша уже учится в школе, помимо этого ходит в музыкальную школу. Средняя Варя ходит туда же на хор, и в бассейн ходят обе. И еще с этой осени, может быть, пойдут в художественную школу, если у жены сил хватит туда их водить. Плюс много времени и сил нужно на терапию с младшей дочерью Дуней, у которой аутическое расстройство. У жены уходит практически каждый день по 2-3 часа, как минимум, на занятия и на подготовку к ним. Все детские занятия на ней, как и вообще ее была инициатива, чтобы они всем этим занимались, так что она у меня большой молодец.

Поэтому я в последнее время начал готовить . Мне и самому интересно, голова отдыхает. Например, недавно сварил очень вкусный суп по рецепту отца Владимира Вигилянского, увидел в Фейсбуке. Фасолевый супчик такой - вперемешку фасоль, грибы, квашеная капуста в равных пропорциях. Очень крутой рецепт. Рыбу жарю. На Масленицу даже блины испек, сначала, конечно, все было по пословице – комом, а потом – приноровился.

О тишине и мороженом

Когда первая дочка родилась, я волновался естественно. Но потом быстро привык, что ребенок есть, и вошел в новый ритм. Быть родителем не так уж сложно, на самом деле. Когда ребенок появляется в семье, то под него подстраивается быт, а в чем-то ты не можешь подстроиться . Скажем, мы любили с женой поспать, и ребенка приучили к тому, что если она просыпалась раньше 9 утра, часто лежала просто у себя в кроватке, играла, со своими игрушками возилась.

Когда родилась вторая дочь, я пришел в роддом, жена говорит: «Пойдем, я тебе покажу, она такая хорошенькая-хорошенькая». Ей пять дней было. Я захожу, там лежит какой-то паучок такой сморщенный, бессмысленно двигает ногами и руками, и я думаю: «Боже, что тут хорошего…» Это было первое ощущение, а в реальности очень красивая девочка, очень. Про моих дочерей говорят, что они все такие симпатичные славяночки…

Реальный перелом произошел, когда третий ребенок родился – действительно больше загрузки, меньше денег и жена уже не может работать.

Если, допустим, дома остается один ребенок, то ощущение, что вообще детей дома нету, вот насколько один ребенок в доме от троих отличается . Трое - постоянно крики, шум, драки, ужасно устаешь от этого постоянного гвалта. А когда один ребенок остается, то тишина, мир и спокойствие. То есть один ребенок – считай, нет ребенка. Но и к гвалту привыкаешь, а потом, всегда гаркнуть можно, чтобы хоть на время стало потише.

А вообще мне жена сказала, что единственный момент, когда в доме тихо , это когда дети все вместе едят мороженое.

Немного об аутизме

Они Дуню любят. Маша, как нянька хорошая, возится с ней на площадке, гуляет, занимает ее, и даже позавчера подошла, говорит: «Давай я теперь буду сама Дуню мыть, кормить». Сестры не понимают, что Дуня особенная , для них она просто маленький ребенок. Поведение-то у нее нормальное, она просто не говорит, не скандалит, не кричит, тихий ребенок. Она ходит в обычный детский сад, где просто ведет себя вот так тихо. Общается она посредством картинок. Что-то она хочет, приносит картинку: «мультик», или там «банан», или «виноград».

Девочки ей: «ой, Дуня, ой, Дуня». Пока у них вопросов не возникает . Наверное, возникнут в будущем, если ситуация не будет меняться. Говорят, что нам повезло, что у нее старшие сестры есть, что у нас не один ребенок в семье. Когда ребенок с аутизмом один в семье - другая ситуация, а когда есть сестры, которые тормошат, она элементарно смотрит за ними и делает то же самое .

О ссорах, непослушании и панибратстве

Старшие девочки ссорятся постоянно. И все из-за каких-то мелочей. «Это моя игрушка». – «Нет, это моя игрушка». – «Это мне папа подарил!» — «Нет, это мне папа подарил!» То есть, полный бред. Но с другой стороны, я так с иронией думаю, что это на самом деле очень похоже на ссоры взрослых, если отстраниться от взрослой жизни и посмотреть, ради чего люди скандалят друг с другом, тоже полная ерунда, мне кажется. Я думаю, без детских ссор братьев и сестер не бывает , и все равно Маша с Варей потом играют вдвоем и друг без друга им скучно. Поэтому это не трагично. Не так, как у взрослых – разругались из-за квартиры и потом не общаются всю жизнь…

Как решать споры? Пытаться все-таки поговорить, что произошло, в чем причина, и сделать выводы. Обязательно нужно детям запрещать ябедничать друг на друга, не приветствовать «а вот она это сделала», «а вот она это». Если нет сил разбираться или видишь, что в этом клубке не разберешься, проще сам предмет спора удалить, они тут же успокаиваются.

Я понял, что надо быть справедливым, чтобы не было в семье любимчиков , потому что ребенка это может травмировать с самого начала, с рождения. Если ты явно кого-то фаворитом делаешь, то, конечно, другой ребенок обязательно будет ощущать некую несправедливость.

Не надо рукоприкладствовать, максимум – шлепок по попе. А детское непослушание разрешается не криками даже, а запретом на какие-нибудь занятия, которые ребенку нравятся . Мои дети любят со мной на работу ездить. И вот я как-то хотел взять старшую в редакцию, а она не захотела в бассейне волосы сушить, хотела с мокрыми на улицу идти. Мы ей с женой спокойно и твердо, без истерик сказали, что в таком случае на работу с собой я ее не беру. И она потом три дня как шелковая ходила.

Иногда себя осуждаешь за излишнюю строгость . На ребенка накричишь, или еще там что-то… От усталости, потому что работы много, просто не хватает сил на то, чтобы разобраться в ситуации более-менее спокойно – и иногда срываешься. Это, конечно, минус. Но за что я уважаю своих родителей, они часто извинялись передо мной, если погорячились. «Извини» от родителей я слышал не раз, и не два, и не три. Это правильно, мне кажется. И самому легче, и дети поймут, что ничего страшного, и забудут, даже если ты сорвался. Так что в этом я беру с них пример.

Но в то же время должен быть какой-то барьер, что родители – это не друзья . Должна быть иерархичность в семье. Дети иногда вдруг спросят: «Где Катя?» Я сразу: «Какая Катя? Что значит Катя? Подружка ваша что ли? Катя - ваша мама». Или когда они начинают в шутках уже перебарщивать, я их всегда одергиваю, чтобы не было такого панибратства. Это вредно для самого ребенка. Говорю: «Перестаньте уже, не надо так шутить… Что я тебе, друг твой что ли, твой товарищ по детскому садику?»

О гаджетах, самоваре и вещах, которые может сделать только папа

Я не каноничный отец, работать приходится много – три работы, но стараюсь с детьми проводить время.

Книжки читаем, но не часто. Я борюсь со старшей дочерью, чтобы заставить ее читать. Ну, вот недавно, например, она мне заявила, мол, «ненавижу эти книги» . Я пока не знаю, что с этим делать. Надо думать, чтобы действительно не выработать у нее нелюбовь к чтению своей приставучестью.

Может, я во многом по инерции сторонник чтения?.. Сам очень много читал в детстве – у меня мама заведующая библиотекой была детской, и я пасся там. Но чтение нужно, чтобы у ребенка расширялся кругозор, чтобы его мышление развивалось. Ведь ребенок, который смотрит мультики, и ребенок, который читает книжки, попроси их рассказать, что они испытали, я думаю, тот, кто больше читает, выскажется грамотнее, логичнее и более развернуто, интересно.

Я сказал своим детям, что никаких ни смартфонов, ни планшетов они вообще не увидят. У меня самого нет, и у них не будет. Потому что я считаю, что это реально очень вредная штука, из-за гаджетов дети даже общаться не умеют. А чтобы позвонить, есть обычный, кнопочный. Я не рычу, не ругаюсь, когда это говорю, просто категоричная позиция, что гаджетов у нас в семье не будет .

Кино смотрим . Я их к советской классике приучал. «Белое солнце пустыни», «Иван Васильевич меняет профессию»…

Пытаюсь детям рассказывать что-то интересное . Кто такой был Наполеон, например. Или о планетах. Когда сам интересуешься той же астрономией, и детям стараешься это передать… Они все знают. Маша знала, когда еще в школу не ходила.

Стараюсь детей каждое воскресенье в храм водить… Ну вообще, если в церковь идти, то с детьми . Они ходят у нас в воскресную школу при нашем Преображенском храме, очень им нравится. Там и танцы, и аппликации какие-то делают, и праздники с шашлыками. У них живая там среда общения.

Жена Катя мечтала, чтобы ей на день рождения подарили настоящий самовар , не электрический. Я подарил. Иногда мы выходим во двор, растапливаем его, чай пьем , девочкам очень нравится. Мы давно этого не делали, тема себя потихоньку исчерпывает. Мы чаще шашлыки жарим. Тоже рядом с домом.

В футбол с ними играем . Ну, они правда девочки… В баскетбол они не могут играть, а я просто не знаю, во что еще… Вот и приходится в футбол…

Есть вещи, которые только отец может сделать . Например, недавно мы купались, вот я их швырял в воду по очереди, всем весело. Только я могу их воду кинуть, потому что я сильный. В общем, детям нужен отец!

О дурашливости

Я люблю с ними шутить . Им тоже нравится дурачиться. Совершенно детские шутки. Выстрою их, говорю им: «Ну?» Они хором отвечают мне: «Баранки гну!» Или любимые фразы из любимых фильмов специально стараюсь повторять, потому что знаю, что у них в голове это отпечатается, и им будут смешно, когда они взрослые потом будут вспоминать.

Например, я периодически подхожу, глажу их по голове и говорю: «Славного отца птенцы» . Это цитата из Теофраста «Характеры. Льстец». Льстец как там описывается? Когда он приходит в семью, то садится к детям на корточки так, чтобы видел их отец, гладит их по голове и говорит: «Славного отца птенцы». Дети это не особенно понимают, потому что они маленькие, но потом в голове нверняка останется. Или там, какие-то присказки постоянно стараюсь воспроизводить. Они говорят: «Купи нам, папа…». А я отвечаю: «Ага, и два ковша борщу еще, да?» Это цитата из сериала «Ликвидация».

Очень важно, чтобы самому было интересно. Игры с детьми не должны быть натужными . Если это натужно, то лучше не надо. Если тебе интересно, то эффект получается настоящим. Полезное с приятным совмещаешь.

Главное, мне кажется, что дети ценят слегка дурашливый настрой взрослого . Если он готов с ними дурачиться, то получает благодарный отклик, и все это полезно для атмосферы в семье, и жизнь скрашивает.

Вы, кстати, тоже этот текст как-то сделайте так, чтобы посмешнее было читать…

Подготовила Анна Ионычева.

Художник: Галина Веденичева.

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ родился в 1970 году в городе Фрунзе (теперь Бишкек) Киргизской ССР. Окончил философский и филологический факультеты МГУ им. Ломоносова. Женат, трое детей.

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ: статьи

Юрий Владимирович ПУЩАЕВ (род. 1970) - кандидат философских наук, преподаватель философии, журналист, обозреватель журнала «Фома»

ЕСЛИ НЕ УМРЕТ...
Кандидат философских наук Юрий Пущаев в проекте «Интеллигенция»

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Пожалуй, сегодня впервые в русской истории быть интеллигентом стало настолько непрестижно - не только в материальном, но и в духовном отношении. Интеллигент сегодня совсем не властитель дум, не герой нашего времени, которым является скорее олигарх или силовик. Вот два нынешних столпа нашей Родины, вот чья служба сегодня, находясь в фокусе общественного внимания, и опасна, и нужна.

Дело не в том, что нынешний интеллигент зарабатывает, как правило, мало или очень мало. Например, дореволюционная русская интеллигенция вообще была весьма аскетична. Это Советская власть, уничтожив царскую и создав свою, народную интеллигенцию, сделала из нее советский «средний класс». Дело в том, что нынешний интеллигент практически никак не влияет на то, что происходит в политике и в обществе. С крахом СССР и исчезновением идеологической цензуры интеллигент наконец-то стал решительно независим: от него сегодня практически ничего не зависит. А это обидно. Для той, прежней «учительской» интеллигенции это настоящий крах. Потому что наряду с претензией быть интеллектуальным и нравственным ориентиром в ней всегда была и претензия на власть - по меньшей мере, идейную.

А сейчас, например, даже заголовок статьи Виталия Каплана «Остаюсь интеллигентом» звучит как-то совершенно иначе, чем, скажем, он мог бы прозвучать лет тридцать назад. Тогда слова «я интеллигент» сочли бы нескромностью. Ты интеллигентом себя назвал? В ум, честь и совесть нашу набиваешься? Сегодня же признание «я интеллигент», напротив, отдает скорее смирением. «Да картошка я, картошка, только сапогами не бейте...».

Во многом разговоры про интеллигенцию, в том числе и наш проект, похожи на спор и тяжбу изрядно запутавшегося субъекта с самим собой. Это попытка самих интеллигентов, выходцев из интеллигенции извлечь уроки из истории и никогда больше не повторять роковых ошибок.

В распространенном ныне призыве «убей в себе интеллигента» звучит недоговоренность. Убить - во имя кого или чего? Сначала должна быть позитивная цель, чтобы разрушительное действие действительно имело смысл. А иначе может получиться как с тоже популярным ныне афоризмом - «целились в коммунизм, а попали в Россию».

Да, нынешняя маргинализация интеллигентского сословия во многом заслужена. Исторические качели немало побросали интеллигенцию - из крайности в крайность. От заведомой оппозиционности власти и государству в царской России до полной поддержки режима и приспособленчества в советское время, и обратно. От прежнего народничества до антинародничества большой части нынешней интеллигенции.

Дореволюционная интеллигенция сильно отличается от советской, а советская от постсоветской. Очень хорошо о различии интеллигенции дореволюционной и советской говорил А.И. Солженицын в статье «Образованщина» в сборнике «Из-под глыб». Пусть читатель простит за очень длинную цитату, но она того стоит:

«Кружковая искусственная выделенность из общенациональной жизни. (Сейчас - значительная сращенность, через служебное положение.) Принципиальная напряженная противопоставленность государству. (Сейчас - только в тайных чувствах и в узком кругу,… радость от всякой государственной неудачи, пассивное сочувствие всякому сопротивлению, своя же на деле - верная государственная служба.) Моральная трусость отдельных лиц перед мнением “общественности”, недерзновенность индивидуальной мысли. (Ныне далеко оттеснена панической трусостью перед волей государства.) Любовь к уравнительной справедливости…, к народному материальному благу парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине; “соблазн Великого Инквизитора”: да сгинет истина, если от этого люди станут счастливее. (Теперь…да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья.) Гипноз общей интеллигентской веры, идейная нетерпимость ко всякой другой, ненависть как страстный этический импульс. (Ушла вся эта страстная наполненность.) Фанатизм, глухой к голосу жизни. (Ныне - прислушивание и подлаживание к практической обстановке.) Нет слова, более непопулярного в интеллигентской среде, чем "смирение". (Сейчас подчинились и до раболепства.) Мечтательность, прекраснодушие, недостаточное чувство действительности. (Теперь - трезвое утилитарное понимание ее.) Нигилизм относительно труда. (Изжит.) Негодность к практической работе. (Годность.) Объединяющий всех напряженный атеизм, некритически принимающий, что наука компетентна решить и вопросы религии, притом - окончательно и, конечно, отрицательно; догматы идолопоклонства перед человеком и человечеством: религия заменена верой в научный прогресс. (Спала напряженность атеизма, но он всё так же разлит по массе образованного слоя - уже традиционный, вялый…)…»

Сейчас к определенной части нынешней, постсоветской интеллигенции вернулись многие черты интеллигенции дореволюционной. Это и напряженная противопоставленность государству, и мечтательность, и идейная нетерпимость, и моральная трусость перед голосом «общественного мнения», и воинствующий атеизм. А что добавилось действительно новое - это неприятие уже не только власти, но и народа России как такового. Если раньше интеллигенция испытывала перед народом вину и жертвовала собой в борьбе за народное дело, то часть нынешней интеллигенции охотно пожертвует народом в борьбе за свое прогрессистское дело. Если интеллигенты дореволюционные смогли повести за собой народ, то нынешние воинствующие «либералы» никого повести за собой не могут, и либо уходят во внутреннюю эмиграцию, либо говорят: «надо валить из этой страны».

Однако в целом интеллигентское сословие в подавляющем своем большинстве всегда слишком высоко себя ставило, и сегодняшнее катастрофическое падение его престижа - в немалой степени наказание за прежнюю гордыню.

Действительно, это ее стараниями 20 век в России стал веком революций, не исключая и последнюю, двадцатилетней давности. Как отмечал о. Сергий Булгаков в «Вехах», русская революция была интеллигентской, поскольку именно интеллигенция дала революции ее идейный багаж вместе с ее передовыми бойцами, агитаторами и пропагандистами. Интеллигенция, пишет Булгаков, «духовно оформляла инстинктивные стремления масс, зажигала их своим энтузиазмом, - словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции».

Сергей Кравец в интервью «Фоме» в рамках проекта «Интеллигенция» дал такое ее определение: «Интеллигенция - часть общества, которому присущи интеллектуальные интересы. Это люди, которые нуждаются в познании окружающего мира не на материально-бытовом уровне, а на уровне идей, представлений, ценностей, и на их основании формируют об этом мире целостное представление». Стремление к познанию - это прекрасно. В той или иной степени оно свойственно всем людям, а интеллигент делает это своим жизненным призванием. Однако подлинное познание должно вести к открытию безграничности и таинственности мира, к интеллектуальному и нравственному смирению, к сократовскому «я знаю, что я ничего не знаю». Отечественная же интеллигенция слишком часто относилась к знанию как к фетишу, гордилась своим умом, словно любовалась кольцом власти на своем пальце. Кстати, в словах «нельзя одновременно служить Богу и мамоне» последнюю не обязательно понимать как именно материальное изобилие. Может быть также страсть и захваченность и богатством интеллектуальным, горделивое любование своим умом и эрудицией. Познание мира должно вроде вести к смирению, а получается все наоборот. Знание становится не способом узнавания мира и подлинного самопознания, а средством для самовозвышения. Это как в анекдоте, когда человек заходит в аптеку и говорит: «Дайте мне таблеток от жадности, и побольше, и побольше...»

Но, с другой стороны, ведь очень редко бывают в истории совершенно отрицательные явления. Представим, что интеллигенция, по крайней мере, некоторые из интеллигентов проделали работу над ошибками и избавились от тех отрицательных черт, которые критиковали еще в начале 20 века авторы «Вех» и авторы сборника «Из-под глыб» в семидесятые годы. Что тогда останется? Образованность, склонность к размышлениям, нравственная чуткость, равнодушие или спокойное отношение к материальному достатку. Не самые плохие качества, правда? При условии, конечно, что их не затмевают гордыня и тщеславие. А это, наверно, самые частые интеллиггентские грехи. Отцы Церкви, кстати, говорили, что дух тщеславия настолько разновидный, изменчивый и тонкий, что от него очень трудно не только предостеречься, но и даже его узнать в себе. Они сравнивали его с луком: сколько одежек не сними, все будет мало, так трудно от него избавиться. Так, например, то же равнодушие к материальным благам тоже может быть поводом для тщеславия.

Однако, как бы нам на фоне во многом совершенно оправданной критики интеллигенции не выплеснуть вместе с водой и ребенка. Сегодня в обществе все больше начинают цениться лишь деньги, коммерциализируются (и деградируют) образование и медицина. Поэтому очень важно не потерять в числе общественных ценностей материальную незаинтересованность интеллигенции и ее потребность в высшем смысле, сделать так, чтобы они не исчезли окончательно из окружающей жизни - при обозначенном выше условии.

Интеллигенция сейчас переживает, наверно, самые сложные в своей истории времена. Исчезнет ли она окончательно или сохранится в каком-то преобразованном виде, пока неизвестно. Хочется ей (и всем нам - в чем то интеллигентам, в чем то нет) пожелать подлинного, а не мнимого смирения и удачи в самой трудном занятии на свете - работе над собой: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12, 24).

Источник: ФОМА православный журнал для сомневающихся

КРИЗИС И КОНЕЦ ЭПОХИ ИДЕОЛОГИЙ

Особенность сегодняшнего кризиса состоит в глобальной растерянности. Люди чувствуют себя неуверенно по всему свету. Никто не понимает, что, по-хорошему, надо делать. При этом ничего действительно страшного и непоправимого не произошло, по крайней мере пока. Но в воздухе словно носится ощущение медленно, но неотвратимо надвигающихся грозных событий. Как заметил один ироничный блогер в Живом Журнале, «перед тем как выплюнуть, Бог нас жует медленно, как жвачку».

Что-то похожее было перед самым распадом Советского Союза. Уже за год-полтора до августовского путча (или неудачной августовской попытки контрреволюции) и Бело-вежских соглашений стало понятно, что скоро страна станет совсем другой. Крах СССР, болезненный слом прежнего образа жизни и шоковые реформы приближались тоже мед-ленно, не торопясь, что называется, «с оттяжкой».

Однако, что на самом деле означает нынешний медленный, затянутый темп кризиса? Может быть, на самом деле всё не так уж и плохо, и нас только зря пугают, как говорят, специально «кошмарят»? В этом и состоит задача СМИ — им постоянно нужна сенсация. Что может быть понятнее для прессы, чем производить апокалиптические прогнозы, растянутые на долгие месяцы? Зато они постоянно будут держать в напряжении аудиторию и всякий раз восприниматься как сенсация. Полуистерическое внимание публики обеспечено. А там, глядишь, все забудется: страшен сон, да милостив Бог.

Нынешняя Россия — не идеологическая страна

Действительно, нам не дано предугадать, чем нынешние события обернутся. Нельзя знать свою будущую историю. Может, всё обойдется. Однако в сегодняшней ситуации удивляет та готовность, с которой именно у нас стали встречать плохие новости. Растерянность везде, но, возможно, нигде нет такого настроения, что всё это не случайно. Словно здесь, в России, люди в глубине души уже задолго до официально объявленного кризиса были готовы к глобальному, тотальному срыву.

Связано это с тем, что с падением Советского Союза у нас больше не было идеологического проекта, который был бы общим для всех. Для кого-то общественным идеалом выступила либеральная демократия, для кого-то советский социализм, для кого-то Византийская империя, но решающего общего согласия по этому вопросу не было. Этим была вызвана путинская оборонительная политика, преимущественно тактического порядка, направленная на удержание и стабилизацию. Сегодняшняя Россия — не идеологическая страна. Чувство глубинной неуверенности в немалой степени имело место из-за отсутствия четкого плана «как нам обустроить Россию», с которым было бы согласно решающее большинство общества. Отсюда и неуверенность — от неопределённости с ответом на вопрос, в какой же стране и в каком мире мы живём?

Сегодняшний кризис — это кризис идеологии как таковой

Теперь вдруг глубинное чувство неуверенности и неопределенности оказалось присуще не только нам. Ведь если сравнить смертельный советский кризис двадцатилетней давности и кризис нынешний, уже всемирный, вот что можно заметить. Тогда у нас, разуверившись в идеологии коммунистической, захотели капитализма. Уверенность в «прекрасном далеке» основывалась на том, что под рукой была готовая «модель по сборке» ― либерально-демократическая идеология. Был под рукой и наглядный пример того, что все будет хорошо, ― Запад. Там люди своими мозгами и руками создали себе «нормальную» жизнь, наконец-то надежно и удобно устроились на Земле в отличие от нас, горемык. Поэтому тот кризис проходил в каком-то экстазе, упоительной горячке. В Германии радостно сносили Берлинскую стену, стирая границу между Востоком и Западом, и мы этому радовались тоже. Музыкальным фоном радикальных перемен была «Ода к радости» Бетховена на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»!

Сегодня же приветствий надвигающейся грозе не слышно совсем. На этот раз под рукой нет ни готовой идеологической модели для сборки, ни конкретного примера того, где знают и умеют как надо. Дала сбой система западного образа и устройства жизни в целом. Под вопрос поставлена не только модель финансового капитализма, но и связанная с ним либерально-демократическая идеология. Оказывается, и она тоже не гарантирует надежного существования на Земле.

Однако особенность «текущего момента» в том, что на смену демократическому либерализму не приходит никакой другой идеологии, которая могла бы выступить ему альтернативой во всемирном масштабе. Ведь идеология лишь тогда идеология, когда ее претензии носят универсальный характер, когда она претендует на целый мир, на то, что только на ее основе можно надежно устроиться на Земле. Тем самым возникает вопрос: не означает ли сегодняшний кризис, связанный с этим кризис либеральной модели и отсутствие модели альтернативной начало конца новоевропейской эпохи идеологий вообще?

Что такое идеология

Термин «идеология» ввёл французский философ и экономист А.Л.К. Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения об идеях, которые позволят установить твёрдые основы для политики и этики. Идеология как таковая — это новоевропейский феномен, связанный с попыткой эмансипации человека от религии в Новое и Новейшее время. Суть его в том, что идеология претендует на понимание логики истории, на проникновение в эту логику и на обладание знанием, как должно быть устроено человеческое общество. Идеология строится рациональными средствами, апеллирует к рациональному знанию и предлагает проекты того или иного типа общественного устройства, которые человечество своими силами должно воплотить в реальной жизни. Поэтому идеология представляет собой попытку человека надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы и разум. В этом смысле понятие «христианская идеология» — не меньший оксюморон, чем деревянное железо. Естественно, я не хочу сказать, что не может быть обществ, где господствующей формой общественного сознания будет христианство или другая религия. Но христианство неидеологично и неполитично. Оно ориентирует не на земное самоустроение, а скорее на отказ от него в надежде на помощь Бога.

При этом нынешние призывы срочно создать новую «четвертую теорию» ни к чему реально не ведут. Они лишь подчеркивают нынешнюю нехватку «теории» как таковой и растерянность человека перед вопросом, как же ему теперь быть.

К этому можно присовокупить, что неслучайно сейчас наблюдается вырождение политики. Нынешние ведущие политические деятели выглядят несерьёзно. Так венесуэльский Уго Чавес или боливийский президент Эво Моралес — скорее, пародия на кубинских революционеров соро-калетней давности, а, например, Николя Саркози — пародия на де Голля. Разочарование в политике и разочарование в идеологиях — феномены взаимосвязанные: оказывается, они не могут дать то, что обещают. И соответственно, на политической сцене, которая во многом уже лишь по инерции считается сферой соперничества и борьбы идеологий, ведущими деятелями оказываются полупародийные фигуры. Стоит только посмотреть на предыдущего прези-дента США или президента нынешнего. Это, скажем так, не Рузвельты, не гении. Например, при взгляде на Б. Обаму возникает стойкое подозрение, что он на самом деле ничего не может и ничего не решает, а являет собой сугубо имиджевый проект.

Три главных идеологии

Либерализм, коммунизм и фашизм — вот три основные доминирующие политические теории, которые, как пишет французский консерватор Ален де Бенуа, породили множество промежуточных идеологических течений в ХХ веке (1).

Он отмечает, что «теории, которые появились позже, раньше других исчезли. Фашизм, появившись позже всех, погиб быстрее всех остальных. Потом коммунизм. Либерализм — самая старая из трёх этих теорий — исчезает последним» (2).
Либерализм из этих трех основных идеологий наименее экспансионистский. В отличие от коммунизма он оставляет известное пространство свободы за религией. В либерализме как идейном умонаст роении вообще есть некоторое доверие к данностям жизни. Как писал Фридрих Хайек, «проследив совокупный эффект индивидуальных действий, мы обнаружим, что многие институты, на которых зиждутся человеческие достижения, возникли и функционируют без участия изобретающего и направляющего разума; что, по выражению Адама Фергюсона, «нации спотыкаются об установления, которые являются на самом деле результатом человеческих действий, а не человеческого намерения» (3).

В то же время одна из определяющих черт либерализма лежит в области скорее антропологической — это понимание человека как самодостаточного автономного существа, исполненного «нервного чувства собственного достоинства», — по выражению нашего Константина Леонтьева. Коммунизм — это ставка на коллективное «мы», которое для фи-лософии коммунизма является подлинным основанием и средоточием бытия. Либерализм же — это ставка на индивидуальное «я» как на своего собственного господина. Кто более эффективен в освоении мира — индивидуальное раскрепощенное «я» или коллективное, объединенное «мы» — вот один из центральных пунктов расхождений между коммунизмом и либерализмом.

Смертельный кризис идеологии коммунизма и коммунистического строя случился 20 лет назад. Коллективное «мы» проиграло битву претендующему на автономию индивидуальному «я», потому что основанный на последнем строй жизни был одновременно и более гибким, и в то же время более отвечал внутреннему человеческому тщеславию и гордости. Если при коммунизме я лично должен еще смиряться перед партией и государством, отвечать их строгим, драконовским нормам, то при современном капитализме я могу вести уже почти какой угодно образ жизни. Однако, похоже, оказалось, что Вавилон — это всё же не очень надолго.

Правда, даже если мы правы в своем прогнозе наступившей смены эпох, понятно, что происходить она будет не одномоментно. Прошлое всегда уходит не сразу, оно словно исчезает или осыпается частями. Не стоит ждать, что уже завтра нас ждет новый мир. Будущее будет отвоевывать себе место постепенно, а прошлое еще долго будет сопротивляться и цепляться за жизнь. Так, долго и постепенно уходила, сдавала поле боя античность, а потом, почти через тысячу лет - Средневековье.

Кризис - это суд

Слово “кризис” пришло из античности. По-древнегречески оно означает “суд”. Если кризис понимать как суд над зарвавшимся человечеством, то нелепо рассчитывать на, как говорят, “урегулирование кризиса”, на удачную “борьбу с кризисом”. Подсудимый не способен бороться с судом, по крайней мере, на равных. Суд заканчивается лишь приговором. Лишь в этом смысле судебное дело может быть “урегулировано”. И побег здесь тоже исключён. В сфере бытия, как отмечал М. Бахтин, алиби быть не может.

Окончательный приговор нынешнего суда-кризиса пока не озвучен, как и наказание. Но на сегодняшнем примере практически панического восприятия даже начальной стадии будущих весьма вероятных потрясений можно сделать вывод, что прочно устроиться человеку на Земле не получится, это невозможно. Человек и сам это в самой глубине души знает, иначе нынешних массовых панических настроений бы не было. Провозглашенный двадцать лет назад Ф. Фукуямой “конец истории” и необратимая победа либеральной идеологии также несбыточны, как и светлое коммунистическое будущее.

Что же касается России как неидеологической страны, то здесь можно, как это ни странно, попытаться извлечь из слабости силу. То, что совсем недавно представлялось очевидным недостатком, может парадоксальным образом обернуться преимуществом. В условиях конца идеологий отсутствие у нас господствующей идеологии дает нам бόльшую степень свободы, чем у западных стран. Мы не привязаны ни к какому проекту, и значит, у нас более широкий горизонт зрения, и поэтому больше возможностей для действия.

Кроме того, мы, возможно, еще не успели привыкнуть к материальному достатку, который на исторически относительно непродолжительное время организовала у себя западная цивилизация и который мы в течение уж совсем короткого времени пытались устроить и у себя. Никогда человечество, по крайней мере, его значительная часть, не жила так обеспеченно, как во второй половине ХХ века. Но разве кто-то давал стопроцентную гарантию, что это будет длиться вечно? А что касается нас, то, как говорил с некоторым надрывом и в то же время со смирением Василий Шукшин, “никогда хорошо не жили, не хрена и начинать”.

Неважно жить в материальном плане - это только к лучшему в том смысле, что такое положение дел продолжает длить историю. В христианской теологии последние времена однозначно связываются с временами всеобщего материального благополучия. Человек такой эпохи гораздо менее способен и к творчеству, и к самопожертвованию.

Однако отход от принципа идеологии как попытки деятельного самоустроения на Земле не обязательно означает отказа от активности вообще. По-своему может быть предельно деятелен торговец, по-своему офицер, по-своему монах. Вопрос в том, на что активная деятельность направлена: попытка ли это самодовольного самоустроения и самовозвышения, или это следование ценностям более высоким, чем земные ориентиры.

2 Там же. С. 28.

3 Хайек Ф. Индивидуализм истинный и ложный // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (первая половина ХХ века). М., 2000. С. 389-390.